НАШ СЕБЕЖ

НАШ ЩЕКОЧ

Тридцать лет — по его дороге

Снова прохожу мимо Юриной могилы. Еще недавно на ней и вокруг было очень много венков, потом — очень много цветов. Иногда проезжавшие машины (а могила хорошо видна с мостика через Сетунь) гудели. Сейчас уже просматриваются отдельные букеты. Есть и свежие…

Скрытый текст

Иду по короткой дороге к станции. Здесь меня когда-то ограбили. Вернее, не когда-то, а в 1995 году, незадолго до парламентских выборов. При чем тут выборы?
Щекочихина тогда включили в партийный список «ЯБЛОКА», но дело опять же не в этом. Важнее другое: он только что вернулся из Чечни и, как практически всегда и отовсюду, привез с собой понравившегося человека — чтобы еще больше (в перспективе было все прогрессивное человечество) расширить круг друзей. На этот раз таким человеком оказался Сан Саныч Чикунов — полковник внутренних войск, который начал в Чечне писать настоящие песни. Особенно поражала одна — со строчкой «Родина, не предавай меня!».
Щекоч «подарил» мне Сан Саныча вместе с его песнями, а потом сказал: «Слышь, а давай устроим ему вечер в ЦДЛ!». Я выразился в том смысле, что устроить-то можно, дело нехитрое, только кто же придет на вечер совершенно неизвестного барда… «Тогда давай обзвоним всех своих знаменитых знакомых, чтобы они выступили на этом вечере против войны в Чечне».
Так мы и сделали. Согласились прийти многие известные писатели, а из политиков — естественно, Явлинский и Лукин. Почему-то Юрка настоял, чтобы вечер вел я.
Так вот, как раз накануне вечера на этой узкой тропинке вдоль путей три тени нарисовались за моей спиной, повалили меня в снег, и, пока двое держали, третий обчистил карманы и сумку. Когда я пытался сопротивляться, меня легонько пинали ногами в ребра. Но тут кто-то появился на тропинке — и злодеи мгновенно убежали. Только спины и запомнил.
А потери мои оказались не столь значительными: денег было немного. Самое неприятное — не осталось ни одной сигареты.
Я доплелся до своего переделкинского жилища и стал звонить Юрке на пейджер. Ни телефона на даче, ни мобильника у него тогда еще не было.
Текст я передал примерно следующий: «Юр, тут меня на станции малость попинали, а главное, грабанули; принеси, пожалуйста, сигарет». Ни к кому из соседей я не пошел: знал, что все ближайшие поголовно не курят. Да и вообще — к кому же еще стучаться, когда случилась неприятность, если не к Щекочу; все знали: если что — немедленно к нему. Он помогал, даже когда к нему не обращались за помощью…
В общем, передал я Щекочу свою «телефонограмму» и стал ждать.
И вдруг на меня обрушилась лавина звонков. Встревоженные голоса родных, друзей и знакомых допытывались почему-то (с разной степенью деликатности) об одном: жив ли я?
Выяснилось, что, когда я звонил Юрке на пейджер, он сидел вовсе не на своей дачке, как мне представлялось, а на студии НТВ, в прямом эфире, и, прочитав мой мессидж, тут же сообщил всей стране, что на станции Переделкино зверски избит поэт Хлебников и это, не иначе, сделано для того, чтобы сорвать завтрашний вечер-митинг в ЦДЛ против войны в Чечне, который вышеозначенный должен вести.
По-моему, это был самый удачный политический пиар Щекоча. Но он бы не был собой, если б ограничился пиаром: вскоре в мою дверь постучали два симпатичных «шкафа», присланные Юркой, и не только вручили пачку сигарет, но и попытались выяснить приметы грабителей. К сожалению (или к счастью?), я ничем помочь им не мог, и они уехали.
А на следующий день я все-таки должен был согласно афише вести антивоенный вечер в ЦДЛ.
…Увидев меня не поврежденного головой, Щекоч обрадовался, а когда понял, что и лицо мое тоже почти невредимо, стал громко смеяться. «Ты, — говорит, — как Марк Твен, скажи, что слухи о твоей смерти сильно преувеличены».
Кстати, потом выяснилось, что этот вечер стал главным предвыборным мероприятием «ЯБЛОКА» в Москве. По крайней мере — самым заметным.

…На станции Переделкино сажусь в электричку. Солнечная — Востряково, а вот и Очаково. Здесь на первом этаже старого дома у школы, в маленькой однокомнатной квартирке с большой кухней, которую с чьей-то подачи Щекоч любил называть Крейсером, прошло много счастливых лет нашей дружбы.

Часто ночами Юрка писал, а я спал на знаменитом (потому что кто там только не спал!) кухонном диване (на который порой среди ночи сваливался из окна кто-нибудь из общих друзей). Утром Щекоч будил меня и сразу же начинал читать только что написанный текст (некоторые потом стали знаменитыми). Понимая жестокость такой ранней побудки, он смягчал ее бокалом пива, а то и шампанского (в этом случае приговаривал: «Ну где еще тебе с утра приносили шампанское в постель?!»).
Нет, Крейсер был не просто холостяцкой квартирой или вариантом одной из многочисленных во время застоя гостеприимных московских кухонь. Это был образ жизни, предполагавший естественное пренебрежение бытовыми удобствами и вообще материальным, а еще — безусловное аристократическое равенство со всем живущим. Поэтому здесь во время частых «сборов» (словечко Щекоча) легко уживались милицейский начальник и лидер спартаковских фанатов; знаменитый писатель, начинающий актер и только что выпущенный из «обезьянника» архангельский хиппи, вздумавший в центре Москвы дарить незнакомым людям цветы… Кроме нас, птенцов гнезда Юрийпетровичева, залетали сюда и такие птицы, как Ролан Быков, Алексей Герман, Эдуард Успенский, Александр Аронов, Юлий Ким, Юрий Рост, Борис Жутовский, Павел Лунгин….

Потом здесь же, на Крейсере, была Юрина свадьба, после которой почти все гости остались и спали на полу, столе, а также — шкафу(!) и даже на приведенном в дом невестой эрдельтерьере Вулли. Как ни удивительно, изменение семейного положения Юры не изменило установленный образ жизни.
Уже потом, после второй свадьбы, очаковская квартира была обменена на другую, побольше и поближе к центру, впоследствии оставленную второй жене. Так Крейсера не стало.
Но Юра получил маленькую «литгазетовскую» дачу в Мичуринце. И теперь «сборы» происходили там. Им не мешало депутатство Щекоча. Разве что участников таких «сборов» стало уж очень много. И это, пожалуй, вопреки времени, в котором больше не наблюдалось «московских кухонь» и взаимного желания людей чаще встречаться.

А своя квартира у Юрки все-таки появилась, но совсем недавно. Он с удовольствием рассказывал — как именно.
Когда кончался его первый депутатский срок в Госдуме, ему в большом изумлении позвонил главный кремлевский хозяйственник: «Юрий Петрович, говорят, у вас, единственного из депутатов, нет квартиры?». Щекоч подтвердил. «Ну тогда прямо сегодня мы можем выписать вам ордер на однокомнатную квартиру в хорошем доме, но лучше вы сейчас добавьте двадцать тысяч долларов — и получите двухкомнатную». «У меня нет двадцати тысяч», — честно признался Щекоч. «Ну так в чем же дело? — удивился главный кремлевский хозяйственник. — Съездите домой и привезите, я подожду». Понятно, опытный госчиновник не мог и представить себе, что у народного избранника ельцинской поры не найдется в карманах такой мелочи, как 20 000 у.е.
В общем, Юрка получил однокомнатную квартиру. Как здесь, в Очакове. Только совсем в другом доме — с мощной охраной. Которая, впрочем, ни от чего Щекоча не защитила.

…Снова — электричка. Следующая станция — Матвеевская. Здесь много лет живет Юркина мама Раиса Степановна.

Щекоч часто приводил своих друзей, и меня в том числе, к ней в гости. А когда при старых друзьях ей звонил, обязательно передавал трубку — хотел, чтобы Раиса Степановна знала, что ее не забывает не только сын.
Раиса Степановна рассказывала, что, когда Юрка был маленьким, он по собственной инициативе рано утром занимал ей очередь в парикмахерскую и часами стоял — хотел, чтобы мама была красивой…
Так же внимателен он был и к другим старшим, кого считал своими, точнее — нашими. Иногда специально звонил мне сказать: «Слышь, ты что-то давно не заходил и не звонил N». И мне становилось стыдно, и я начинал набирать номер старшего друга…
Мало кто так естественно, как Щекоч, интересовался другими людьми.

…Вон эти «другие люди» — в метро их сколько хочешь, даже больше, чем надо для того, чтобы было чем дышать. Но это я так реагирую…

А Юрка любил и часто пел песенку Окуджавы «Мне в моем метро никогда не тесно…», так же переставляя слова, как почти во всех песнях…

Ну вот и Чистые пруды. «А по Чистым прудам лебедь белый плывет, отвлекая вагоновожатых…» — это уже Алик Городницкий, тоже Юркин друг, а песенка — времен прежнего «Московского комсомольца», который располагался тогда здесь, на Чистых, и в котором начинал совсем юный Щекоч…

Последнее его место работы оказалось тоже здесь, но уже в «Новой газете», в которую мы с ним пришли почти одновременно.
Когда-то мой нынешний кабинет был его кабинетом (потом в редакции прошла большая «пересадка»). Но, переехав, я почему-то не выбросил многие и ему-то уже не нужные бумаги. Что-то предчувствовал? Вряд ли. А еще в одном ящике стола до сих пор лежат письма Щекочу — маленький ручеек из того потока, который обрушивался на него и в Думе, и в газете.
Тридцать лет назад ему в руки попало письмо и с моими стихами. Ответом были: сначала совершенно неожиданная — первая в Москве — публикация в «Алом парусе» (сейчас бы сказали: страничке для тинейджеров) «Комсомолки», а потом — его короткая записка с предложением приехать в Москву, прийти в «Алый парус» и со странным словом «спасибище» (это за стихи-то!) в конце.
С этой записки и началась моя московская да и литературная жизнь. Благодаря Юрке я познакомился со Слуцким, Вознесенским и Ароновым. И — о! — как окрылило меня их благословение… Но главное даже не это. Благодаря Щекочу тогда, шестнадцатилетним, я увидел совсем другие масштаб и способ жизни. А больше всего меня поразил он сам: всегда в кожаной «журналистской» куртке, стремительный, остроумный... И очень теплый. Я даже стишок сразу же сочинил и посвятил Ю.Щ.:

В нем главное не то, что он всегда в кожанке,
как юный комиссар времен дорожных смут,
а то, что говорит так быстро и так жарко –
его и не расслышат, а все-таки поймут…

А заканчивалось так, несколько пафосно:

И если скажут мне, как одарят советом,
что он уже не тот: смирился и затих, –
я не поверю им, наивным людям этим.
Я не поверю им, покуда верю в них.

Однако действительно — не смирился и не затих.
…Однажды, когда я в очередной раз приехал в Москву, а Щекоча в ней не оказалось — он служил в армии, под Ростовом, — мне вдруг стало ясно, что без него Москва — совсем другой город. Не та Москва. Чего-то в ней сильно недоставало.
То же самое произошло и сейчас.
Но тогда еще можно было хотя бы не в Москве попробовать увидеть Щекоча. Что мы с Ленькой Загальским, работавшим под Юркиным началом и, конечно, тоже его другом, и решили немедленно сделать.
Время было легкое на подъем (в смысле цен билетов на самолет) — и мы в тот же день оказались в Ростове-на-Дону.
Ленькино удостоверение «Комсомольской правды» и сдерживаемая лишь брючным ремнем солидность собкора «Комсомолки» по Ростовской области (не в пример нам, в джинсах, права которых в СССР Юрка защищал на страницах «Комсомолки») сделали свое дело: армейское начальство привело к нам Щекоча.
Солдатская форма на нем не сидела, даже не висела, а топорщилась сразу во все возможные стороны. Тем не менее, как нам рассказал Юрка, у генерала, под чьим началом находился аэродром, где Щекоч служил, были на него серьезные виды. Во-первых, написать с Юриной помощью книгу своих мемуаров и, во-вторых, женить его на своей дочке. Ни того, ни другого Юрка категорически не желал делать и очень хотел без свидетелей посоветоваться с нами, как лучше «откосить».
Собкор «Комсомолки» понимал психологию командиров и как-то очень кстати процитировал Брежнева, после чего армейское начальство отпустило Щекоча с нами до вечера. Правда, придало лейтенанта в качестве сопровождающего (от него мы, конечно, легко избавились, быстро напоив и спать уложив в своем гостиничном номере).
Это был веселый и счастливый день.
А спустя года три, приехав в Очаково рано утром (с поезда), я обнаружил на доблестном полу Крейсера очень солидно спящего человека. «Это мой командир, — ласково объяснил Юрка, — генерал-лейтенант». «Тот самый, который хотел тебя женить?» — «Мяу-мяу...» — смутился Щекоч. «Что ж ты его на полу держишь?» — «Но диван же занят!». Действительно, на диване кто-то спал, и я, забыв о генерале, стал прикидывать, на какой бы плоскости обосноваться следующей ночью…

…Ну вот, я сейчас все это пишу, а рядом с компьютером лежит вещичка, оставшаяся в кабинете после Щекоча, — антипрослушка, правда, уже старая и испорченная…

Как опасно то, чем занимался Юрка, мы, конечно, понимали. Но, наверно, до конца не чувствовали. Он сам снижал пафос, как будто говоря: «Но меня же еще ни разу не убили!»
…Заменить Юрку… Щекоча… Юрия Петровича Щекочихина ни в моей жизни, ни в жизнях многих его друзей, ни в газете не сможет никто. Как сказал наш главный редактор Дима Муратов: «Такое чувство, что лично меня нагло ограбили».

А когда нас грабят, сначала мы теряемся, потом негодуем от несправедливости случившегося. Но проходят недели, месяцы — и мы привыкаем к потере.
Неужели боль и от такой потери притупится со временем? Но никогда уже не уйдет. И все же — лица счастливцев, знавших Юру, снова будут светлеть при одном только упоминании этого доброго и ничем не запятнанного имени — Щекоч.

Олег ХЛЕБНИКОВ
"Новая газета" № 58, 11.08.2003

http://ys.novayagazeta.ru/text/2003-08-11-02.shtml

Юрий Щекочихин не умер, он – погиб, говорят журналисты и депутаты

Как это было...

Этой ночью в Центральной клинической больнице скончался депутат Государственной думы, известный публицист и правозащитник Юрий Щекочихин. Долгие годы он работал корреспондентом самых популярных газет. Писал на острые и небезопасные темы. Ещe в советские времена одним из первых поднял тему организованной преступности. Юрий Щекочихин не изменил себе и став депутатом Государственной Думы. Он работал в парламентском комитете по безопасности и в комиссии по борьбе с коррупцией.

Этой ночью в Центральной клинической больнице скончался депутат Государственной думы, известный публицист и правозащитник Юрий Щекочихин. Долгие годы он работал корреспондентом самых популярных газет. Писал на острые и небезопасные темы. Ещe в советские времена одним из первых поднял тему организованной преступности. Юрий Щекочихин не изменил себе и став депутатом Государственной Думы. Он работал в парламентском комитете по безопасности и в комиссии по борьбе с коррупцией.
...Это письмо опоздало — пришло сегодня утром. Кто-то писал, надеясь — он, Юрий Щекочихин, разберется всегда — слишком опасных тем для него не существует. В иной день приходило несколько таких писем, и люди не ошибались.
Юрий Рост, публицист: "Он жил без осторожности и вызывал у людей доверие своей жизнью и работой. Я даже не могу сказать, что он умер — он погиб. В любом случае, это профессия отобрала у него жизнь".
Щекочихин открыл для нашей страны жанр "журналистского расследования", как называли в восьмидесятых — "досудебных очерков". Тогда само это вызывало шок — как можно высказывать свое мнение впереди официального, раньше вердикта суда? В 88-м статью "Лев прыгнул", опубликованную в Литературке, передавали по рукам, как самиздатовские произведения, — официально тогда никакой коррупции в стране не было.
После этой статьи было огромное количество опровержений. А после этих опровержений уже многие стали писать о коррупции.
В 80-е он писал о казанских подростковых бандах и фанатах-болельщиках, в начале 90-х — о коррупции среди московских властей, в 95-м - расследовал убийство Владислава Листьева. То, что оно так и осталось нераскрытым, не давало ему покоя.
Юрий Щекочихин: "...Не знаю, как чувствуют себя те, кто проводил следствие, но я чувствую себя виноватым, что мы ничего не смогли сделать".
...За ним следили, ему угрожали, крали рукописи... В личном деле вложены его объяснения в милицию и маршрут автобуса, где у него вдруг исчез дипломат с новой статьей. Он продолжал писать, находить все новые факты. Он говорил, что и в Государственную думу пошел для того, чтобы получить доступ к документам, которые обычный журналист никогда не увидит. А еще он получил возможность обращаться прямо к адресатам.
Юрий Щекочихин (обращаясь на заседании Госдумы к выступающему): "Вы не собираетесь уйти в отставку?"
Став зампредом Комитета Думы по безопасности, Юрий Щекочихин развернул целую кампанию по поиску и освобождению пленных в Чечне.
Вячеслав Измайлов, полковник, военный обозреватель "Новой газеты": "Были случаи, когда я привозил этих ребят ночью, и они жили на даче у Юрия Щекочихина... Он им помогал до последнего, как мог".
Здесь, на даче в Переделкино, меньше месяца назад отмечали его 53-й день рождения. Потом он, вполне здоровым человеком, поехал в Рязань, за материалами для новых расследований. А сразу по возвращении — какая-то странная болезнь, инсульт, смерть. Точно установить причину его смерти врачи пока не смогли, говорят догадками: похоже, что редкая, необычная аллергия. Коллег и единомышленников этот ответ не удовлетворяет.
Владимир Лукин, вице-спикер Госдумы: "Юрий Петрович скончался вскоре после возвращения из Рязани — он почувствовал себя ужасно, и после этого началась эта странная, необычная болезнь. На мой взгляд, необходимо тщательнейшее расследование".
Юрий Щекочихин не успел закончить несколько расследований и, может быть, свою главную книгу — автобиографический роман "Однажды я был"...

Смотрите оригинал материала на http://www.1tv.ru/news/culture/42737

Юрий Петрович Щекочихин

НАШ ЩЕКОЧ

Юрий Щекочихин не умер, он – погиб, говорят журналисты и депутаты

Утечка яда