Отправлено: 02.02.13 22:42. Заголовок: История про меня и л..
История про меня и лошадку.
Не то что бы я не люблю лошадей. В общем-то они мне даже нравятся. Издалека. Они большие, грациозные, порой даже приятные наощупь. У них мягкие губы и красивые глаза...
Это история произошла в уже далёком 1993 году. Пожалуй, самый страшный период моей жизни. В мае погиб мой сын, я находилась в том самом "сумеречном состоянии сознания", когда мир как бы отделён от тебя прозрачной стенкой. И ты вроде в нём, и... нигде. Равнодушное, безоценочное созерцание, когда должна быть на этом месте эмоция, а её нет. Ни радости, ни печали, ни гнева, ни истерик. Вообще ничего. В общем, шок. В начале июня я съездила в Москву, получила 1 ступень Рэйки. И мне нужно было время и место для того, что бы переварить всё так стремительно со мной произошедшее, что бы уйти в практику, инициацию в которую я только что получила.
В это время мы с тогдашним моим мужем Сашечкой Полянским заселились на Пушкинскую, 10, в мастерскую Лёвушки Зимина. Сам он там не бывал почти, а запустил потусоваться друзей-приятелей. Среди множественных жителей в этой творческой коммуналке был и Лёха Паршин.
И вот когда я поняла, что в такой замечательной дружеской обстановке фиг чё у меня получится с "погружением в практику", выяснилось, что Паршин по случаю прикупил землицы, домик на ней, лошадок туда привёз, а вот жить там у него не срастается... Поэтому жили там попеременно все, кому охота было на плэнере отдохнуть. Ну, вот и я, взяв дочку Маришку под мышку , отправилась залечивать душевные раны в эту самую Дремуху. Ехать туда пришлось довольно долго. На поезде до Бологого, дальше подкидышем до ст. Дремуха, а дальше 4 км по лесу до самой деревушки. Глушь.
В мои обязанности, как проживающего, входил уход за конягой, по прозвищу Урлаган. Прозвище вполне соответствовало характеру. Остальные лошадки паслись мирно в колхозном табуне, а этот за буйный нрав из табуна был изгнан. Рыжий дюжий коняга отличался необычайной тягой к кобылам и редкой способностью путаться в верёвках и цепях. Он был способен выдрать любой кол, к которому был привязан, а по сему его рекомендовалось фиксировать к телеграфным столбам. Благо проводов на них уже давно не было. И вот в один злосчастный день...
Выглянув в окно я поняла, что весьма скоро начнётся гроза и не дурно было бы Урлагана завести в стойло с поля. Пошла за коняшкой... А коняшки нетути! И столба телеграфного нетути. И тянется широченный след от столба, в сотрону леса, туда, где в соседней деревеньке пасутся вожделенные урлаганову сердцу кобылы... Сообразив, что далеко со столбом в лесу гуляке не уйти, я поминая всех его предков недобрым и неласковым словом двинулась по следу. До леса было недалече, метров 500. И по лесу эта тварь умудрилась проволочь немалый столбик метров 300, прежде чем застряла промеж деревьев и кустов. А между тем дождь уже не накрапывал даже, а вполне себе лил. И вот, когда я увидела Урлагана, я с отчаянья чуть не разревелась...
Он лежал в кустах на боку, весь запутавшись в верёвке и цепи так, что все 4 копыта были стреножены, брюхо перетянуто, а на шее было затянуто аж две петли. И тут грянул гром, сверкнула молния. Урлаган дёрнулся, как можно туже затягивая петли на шее. Суицидник хренов!
Делать нечего - я стала распутывать верёвку и цепь, рассказывая несчастному животному всё, что знаю о его родословной. Когда весь мой матерный запас был исчерпан, я сделала вдох-выдох и принялась за более приличные выражения. Жеребец хрипел, косил на меня лиловым глазом, жевал цепь, непонятно как оказавшуюся у него в пасти. Ливень. Грязюка. Толстенная мокрая верёвка. Комары. Молния, раскаты грома. Ощущения - не передать словами. Через полчаса мне-таки удалось его распутать и поставить на ноги пинками. Нас обоих трясло, мы были в грязи и в комарах. Но высказанные мною слова и проделанная операция по спасению видимо всё-таки возымели действие: домой он шёл с помощью одних матюгов, без единого пенделя.
Гроза прошла. Урлаган стоял в стойле. Выглянуло солнце. И тут я поняла - чувства. Ко мне вернулись чувства! Я снова могу гневаться, я могу жмурится на солнце, и пусть у меня совершенно нету сил, зато я чувствую... Я снова живу!
С тех самых пор я очень уважаю лошадей. И любуюсь ими издалека... И даже соседского мерина Лёльку, парнягу доброго и игривого, люблю из окна дома. Не очень часто подходя скормить ему горбушку...
Огромное спасибо всем моим друзьям, поддержавшим меня в то время.
Всё-таки хочется ещё немножко рассказать о том, как я ехала в поезде Одесса - Санкт-Петербург. Слава Богу, доехала, потому как древние вагоны состава навевали мысли об ушедшей советской эпохе, как о расцвете РЖД и вызывали серьёзные опасения о безопасности передвижения в поезде с литерой "швидкий", сиречь "скорый". На вокзале в Одессе я видела и новый состав, надменные проводники которого стояли как швейцары в гостиницу "Астория" в 80-ые - придирчиво осмотрев меня один из них ответствовал, что поезд идёт в Москву, а не в Питер, и что мне со своим рюкзаком и сумкой-барыжкой делать в нём абсолютно нефиг. Столица заслужила плацкарту с кондиционером, а нам же, жителям культурной столицы, оставалось довольствоваться только открытым окном, которое норовило закрыться от любого мало-мальского толчка. Попутчики мои быстро привязали его вожжами, предназначенными для счастливых обладарелей верхней полки, дабы их не снесло качкой на пол вместе с казённым матрасом. Фиг с ним, с пассажиром, одним больше - одним меньше, а матрас ветхий, может и не пережить падения.
Разумеется, моя нижняя полка была в самом конце вагона возле сортира. Но неожиданно это оказалось большим преимуществом, потому что меня обдувало из окна, а вечно незапертая дверь в тамбур давала неплохой сквозняк. Наше плацкартное купе оказалось единственным в вагоне, где можно было как-то дышать.
Со мной ехала пара питерских молодожёнов, непрестанно целующихся; мужчина, подсевший в Белоруссии, которого провожала худая, как жердь, жена; барышня, рядом с которой я поняла, что мне можно кушать всё что угодно и когда угодно - в два обхвата, натурально, барышня. Из тех, кого проще перепрыгнуть, чем обойти. Она стыдливо прикрыла свою нижнюю боковую полку простынёю, дабы проходящие мимо покурить мужики не столбенели в изумлении от такой красоты. Мужчина из Белоруссии, стоило только перрону и жене скрыться из виду, тут же приступил к активному потреблению пива и беседам со мною на всякие животрепещущие для него темы: о политике, о том, что в Белоруси заработать не дают, и какой оболтус сын. После третьей бутылки он уже называл меня "умной женщиной" (я молчала и поддакивала) и клал мне руку на колено - я тактично её убирала с себя, он торопливо извинялся и придвигался ближе. Но тут, на моё счастье, проснулась барышня с боковой полки и встала, распахнув простынную занавеску, явив миру свою божественную красу. Мужил онемел и пролил пиво мимо рта.
Я была тут же забыта и смогла задремать под нехитрую железнодорожную колыбельную: дробный перестук колёс, мирное позвякивание стакана о подстаканник, равнодушный голос коробейницы "Мягкая игрушка, белорусская косметика...", доносившийся уже сквозь марево полусна...
Полки в плацкарте короткие, спать ужасно неудобно - ноги либо свисают, либо упираются. Сон от этого тревожный, урывчатый, да ещё невыносимая духота и запах взопревших собратьев по несчастию не добавляет сну сладости и глубины. Но вагон укачивает снова и снова, трясёт, как сердитая мать незасыпающего младенца, качает на охающих рельсах и срипящих шпалах; а неспящего, шагающего по вагону пассажира швыряет немилосердно об полки: ляг! не мельтеши!
Но стоит только остановиться поезду, тут же поднимаются сонные головы от пыльных подушек, таращаться в окно: Где это мы? А час который? А что это несёт в кульке бабка по перрону? Пирожки? Дайте два! Нет, четыре! А с чем они у вас? А почём? А шо так дорого? Ну давайте... А после достают извечную курицу на узеньком купейном столе, подстелив купленную на вокзале и заученную наизусть от скуки газетёнку. И капают жирные капли на лицо кудрявого Киркорова, и даже портрет Святешего Патриарха Кирилла, посетившего и освятившего собор, уже засален и измят, и даже оторван вовсе от него кусок ризы, что бы подобрать упавшую на пол обглоданную кость.
Сыт пассажир. Зевает... От непрестанного глядения в окно затекла шея, все разговоры переговорены, сравнительный анализ цен проведён, политики обруганы, тёплое пиво вызывает отвращение... Укладывает он отяжелевшее тело на прокруство ложе полки, да и дремлет по ту же нехитрую железнодорожную колыбельную, как дитя в люльке.
На счастье моё мой любимый дражайший супруг снял меня с поезда на станции Дно, не поленился приехать за мной средь ночи на машине, дабы не болталась я с тяжелеными сумками по славной Северной Столице.
Сообщение: 24
Зарегистрирован: 02.02.13
Откуда: Россия, Псковская обл.
Отправлено: 03.02.13 18:44. Заголовок: Про ёжика. Есть в С..
Про ёжика.
Есть в Симеизе, в зелёнке под горою Кошкою, небольшая пещерка, над входом в которую нацарапано чем-то "Вилла Инна Пим". Там в одно прекрасное лето и обосновались мои кума с кумом, Надя и Юрик. Ну и мы с подругой, по приезду в Симеиз тож к ним подселились, в пещерку, благо вход в неё узковат, зато внутри просторненько. Шмотки в пещерку закидали, а спали прям возле, там площадочка довольно ровная, пенки-спальники, много ли надо? =) Рядом же, на валунах, очаг смастерили, варили харчи, добытые Юриковым неустанным трудом. Трудился он на экологическом поприще - бутылки собирал, да в Кацивели ходил сдавать.
И вот в одну прекрасную крымскую ночь, почти под утро, когда хиппи в зелёнке уже похрюкивали по кустам (кто во сне, а кто от разнообразного кайфу), когда начали звёзды блекнуть на востоке, просыпаюсь я от того, что по моему лицу кто-то шлёпает босыми ногами. Мелкий, кто-то типа зверёк; пыхтит при этом совершенно по-человечески, причмокивает и причавкивает. В ужасе я подскочила, перебудила всех, включили фонарик - сидит у входа в пещеру совершенно возмущённый нашими криками здоровенный ёж! Уф... Мы поржали, скормили ему остатки каши, сваренной вечером, улеглись поудобнее и продолжили смотреть сладкие сны.
Утром обнаружилось, что это богомерзкое животное несанкционированно разгрыз и высосал ( в одну-то харю, и не слиплось ничё у паразита!) заныканую Надькою банку сгущёнки ( и как только вытащил её из-за камушка!). Мы повозмущались, конечно, ну и забыли. Вечером ёж появился снова. Мы покормили его кашею, потыкали его пальцами в мягкие пятки - он абсолютно нас не боялся и даже позволял пузико почесать. Нарекли его Мафусаилом. А к утру Мафусаил ...привёл в пещеру всю свою семью - ежиху и трёх ежат! И вся эта наглая орава прошествовала по телам лежащих хиппей, ничуть не смущаясь матюками и проклятиями, издаваемыми нами.
С этого дня мы оставляли на ночь возле очага миску с кашею, дабы семейство более не топало в пещеру за харчами, а завтракало где положено и не будило добрых людей. И всякий раз, когда у очага начиналась возня, с похрюкиванием, чавканьем, фырканьем, я в полусне произносила одну и ту же фразу : "Мафусаил, полезешь в пещеру через меня - выщиплю иголки ирокезом, сволочь..." Он проникся. И через меня не лазал...
Раннее утро, часов 7, нудистский пляж где-то в районе "Калипсо" (кафе на берегу моря). На камушках ничком лежит - спит двухметровый голый пупс. Внезапно просыпается, встаёт во весь немалый рост и спрашивает у немногочисленных загорающих: - Господа, я поору? Окружающие смотрят на него благожелательно, молча кивают головами - поори... Пупс набирает полные лёгкие воздуха и трубит, шо твой лось: - Ра-до-бей!!! Падает лицом вниз и снова засыпает... Минут через 15 сцена повторяется. Кто такой этот таинственный Радобей для меня так и осталось загадкой.)) Не то языческий божок, не то потерявшийся дружбан этого пупса...)))
Через некоторое время мимо него проходит только что вышедшая на охоту пляжная торговка с пирожками. Он тормозит её и спрашивает: - Пиво есть? - Нет. - А что есть? - Пирожки. Самса с мясом, с сыром. - А почему пива нет? - У меня нет пива. Подожди, скоро понесут. Бери пирожки. - Давай... А вот у тех есть пиво? - пупс тычет пальцем в других торговок, подходящих со стороны Юнги ( это холм на берегу моря так называется). - Нет. Это креветки, раки и кукуруза идут. Мне некстати представилось, как по пляжной гальке бодро идут креветки, раки и, что на мой взгляд, нелогично, кукуруза. Сюр-р-р-р...
Те, кто бывал в Коктебеле, наверняка помнят ЛюдмилуПалну, торговку по*бень-травою, в неизменном венке из этой самой по*бень-травы. С её постоянными похабными шуточками-прибауточками, которые позволяют ей на простой лаванде жить весьма безбедно. Краткая зарисовочка, что бы понять и прочувствовать весь колорит этой особы. Баба Люда идёт возле мостика через ручей, со своими любимыми кричалками: - Кто хочет замуж выходить и ребёночка родить - подходите, налетайте, траву по*бень покупайте! Кто купит траву-по*бень - у того стоит ночь и день! Со стороны "Ранчо" (кемпинг неподалёку от пляжа) подъезжает джип, из него высовывается толстый бандюк в цепях и наколках: - Эй, бабуся! Иди сюда! - Какая я тебе бабуся? Я ещё *буся... И даром не отдаюся! ЛюдмилПална шествует дальше со своими вениками... Хотите верьте - хотите нет, а те, кого ЛюдмилПална огреет своим веничком из лаванды, действительно излечиваются от бесплодия и импотенции. Чудеса!
Как-то раз мы с Толиком Соколковым (среди друзей его зовут Начальник Камчатки - тот самый, именем которого Витя Цой назвал свой альбом) болтали о жизни за чашкой кофе с коньяком. Коньяка было намного больше, чем кофе, поэтому беседа была задушевной... Зашёл разговор о меломанах. Не о тех, кто шляется по всем концертам за любимой группой, а о настоящих, кто готов ради вожделенного редкого диска буквально на всё. - Да ну, - сказал мне Толик, - Сейчас-то, с нынешним уровнем техники быть меломаном просто. А вот при совке... Чудеса героизма и изворотливости приходилось совершать. И рассказал мне историю.
"Дело было в самом начале зимы, в конце 70-х. Я тогда толкалася среди фарцы, которая приторговывала западными пластинками. И попался мне однажды совершенно нулёвый диск "Квинов", свежий совсем, он на Западе только вышел. Ещё в целлофан упакована пластинка, круто это было. Чудом он мне достался за безумные по тем временам деньги - за 60 рублей, а тогда самые дорогие, редкие диски по полтиннику шли. Один из моих знакомых, узнав, что я его купил, стал меня упрашивать, что б я его ему продал, да так просил, что я сдался. Договорились встретится у Дворцового моста, возле львов. Я с другим своим приятелем на эту стрелку прихожу, холодно, морозец, лёд на Неве только встал, ветерок, позёмка... Приходит парень этот, носом шмыгает, глаза чё-та бегают, мнётся, - явно нервничает. Взял пластинку в руки, покрутил, языком поцокал, да как рванёт с ней к Неве, вниз! Ступеньки скользкие, он слетел, - и на лёд, бегом к другому берегу. Я кричу: "Стой, придурок, провалишься!", а он бежит, как заяц. Приятель мой меня на мост тянет - давай, мол, по мосту бегом, на том берегу его поймаем, - да куда там ловить... И тут парняга этот провалился под лёд. Мы застыли. Бежать спасать? Ментов звать? А он пластинку на лёд выбросил, и сам за ней тянется - выполз на лёд... Прополз несколько метров, вскочил - и опять бегом, диск в руке зажал. Он в целофане, чего ему сделается. Почти добежал уже до другого берега, и опять провалился. И снова - сначала пластинку на лёд швырнул, а потом сам за ней потянулся... И опять вылез! До берега уже ползком дополз, да бежать... Ну что уж тут... Смотрю я ему вслед, и даже не обидно мне. Зауважал. Вот это меломан, да... Ну, давай, что ли за музыку!"
Скорая ехала долго. Очень долго. Время измерялось не минутами и не секундами. Я считала, стоя коленями на лавке и локтями опершись на стол в милицейском пикете. До пикета я дошла, держась за стенку, медленно, осторожно переставляя ноги через каждые два-три вдоха-выдоха. В голове ухало, перед глазами плыло, внутри груди было темно, всё дрожало от напряжения, каждый вдох и выдох был мучителен, словно я тянула вагонетку, а не воздух.
Метровский мент, вызвавший скорую, с беспокойством поглядывал на часы - сейчас уже надо закрывать вход, а тут эта дамочка... Он был очень недоволен. Кто знает, а вдруг прям тут помрёт?
Врач скорой с первого взгляда понял, что со мной. - Как часто у вас бывают приступы? Я просипела что-то невнятное в ответ, потому что говорить надо на выдохе, а выдыхать мне было очень тяжело и больно.
- Понятно. Руку готовьте. - Он открыл свой чемоданчик, набрал в шприц прозрачную жидкость. Поднял его на свет, выпустил воздух, пощёлкав пальцем по шприцу. Я сползла на скамейку и освободила руку для укола.
Медленно, очень медленно, жидкость поплыла по телу, смешиваясь с кровью, перед глазами появились радужные круги, время и пространство стали принимать привычные очертания. В груди стало чуть светлее. Обруч, стягивающий нижние рёбра, слегка ослаб. Доктор держал мою руку пальцами, считая удары сердца. Я смогла посмотреть на него - молодой. Едва ли есть тридцать. Лицо его ничего не выражало, ни озабоченности, ни интереса, ни усталости - отрешённое лицо человека, вникающего куда-то вглубь. Мне показалось, что он слушает что-то внутри меня через мой пульс.
Мент нетерпеливо постукивал пальцами по столу: - Так чё с ней делать-то? Мне вход закрывать через 10 минут. Врач поднял на него голову и сказал как-то одними губами - другие мышцы лица не шелохнулись при этом: - Её надо госпитализировать. Сейчас ей станет немного легче и мы её увезём. - Он встал, взял и чемоданчика папку с бумажками, достал что-то из неё и подал милиционеру: - Подпишите вот здесь, а остальное я сам заполню.
Мыслей не было. Я уже плохо понимала, что происходит внутри меня. Части тела жили своей собственной жизнью, соединить их в единое ощущение было невозможно.
- Вы можете идти? - Я постараюсь.
Шаг. Ещё шаг. Одна рука держится за стенку, под другую держит доктор. Ноги подкашиваются, доктор подхватывает, что-то кричит кому-то, дальше только голоса.
- Носилки ставь! - Сумку, сумку возьмите! - Пульс есть, давай, коли... - Дышит? На бок положи, на спине она дышать не сможет. - Грелка? - Осторожно, ступеньки здесь!
Стало вдруг очень легко. Голоса стали тише, но слова слышались очень отчётливо.
- Не дышит! - Да я звоню, звоню...
Я поняла, что тела у меня нет и поэтому мне так легко. Надо же, тела нет - а Я - есть... Удивление, переросло в эйфорию. Вдруг стало совершенно всё равно, что там с телом. Я увидела (если это можно назвать зрением) какие-то разноцветные геометрические фигуры, из которых доносились голоса, то приглушенные, то звонкие, кто-то настаивал, кто-то вяло отзывался... Я не помню о чём был спор. Перемещение в пространстве было очень странным, словно всё вокруг меня неслось куда-то, а я только наблюдала, но при этом я понимала, что это я куда-то несусь. Мне вдруг захотелось остановиться. Геометрия исчезла. У меня нет слова для описания пространства, в которое я попала. Нигде - это самое подходящее, но оно только условно может описать то место, где я была. Потому что и пространства НЕ БЫЛО. А Я - была.
Всё? Это конец? Как, оказывается, это легко... Как это хорошо! Господи, Слава Тебе! Всё, всё кончилось... Весь ужас моей жизни, всё это бесконечное враньё, холод, ненависть - всё, всё кончилось! Господи, Слава Тебе!
- Ты можешь ещё остаться. - Голос не прозвучал, он просто БЫЛ.- Тебе ещё рано. - Но как же? Зачем мне туда, обратно? Мне здесь, здесь хорошо! Я не хочу туда! - Ты можешь выбрать.
Что, что я могу выбрать? Что мне делать там, без любви, без тепла? И это метро... Вот где АД! Там, в этой вонючей подземке - там истинный АД! Куда миллионы людей идут добровольно, опуская в щёлочку пятачок... Дети. Четыре маленьких тёплых ладошки. Господи, у меня же дети! Господи! Как же так? В это же мгновение меня завертело, стиснуло, стало впихивать куда-то грубо, словно утрамбовывая кулаками в мешок, больно, мучительно - Дети, дети!!!
Я ХОЧУ ЖИТЬ!!! Я ХОЧУ ЖИТЬ!!!
Я кричала так, словно у меня был миллион глоток. Я вся была этим криком - боли, сопротивления - ВЫДОХ... И взхалёб, расправляя непослушные лёгкие - ВДОХ... Выдох... Усилие, ну, давай, давай! Ещё... Вдох...
- Да она дышит! - Ты что? Ну-ка дай гляну... О, ччёрт, опять бумаги переписывать... Звони дежурному!
Выдох... в груди всё время что-то рвётся. Выдох... тиски сжимаются. Вдох... раздвигайтесь же вы, чугунные рёбра... ещё выдох. Ещё вдох. Вот видишь, уже немножко легче. Сейчас придёт доктор. Ты будешь жить. Будешь. У тебя дети. Ты дышишь. Давай, давай, дыши... Вдох. Выдох.
В истории болезни, которую я потом прочла при выписке, было написано, что в состоянии клинической смерти я была 26 минут. Странно. Минус двадцать шесть минут жизни. Но я хорошо помню, что жизнь - была... А меня вот - не было.
Сообщение: 54
Зарегистрирован: 02.02.13
Откуда: Россия, Псковская обл.
Отправлено: 05.02.13 22:26. Заголовок: Только что просматри..
Только что просматривала вёрстку. В четверг выйдет номер "Псковской Губернии" с моими рассказами. Буду, по мере возможности, в колонке "Слово" печатать свои наблюдения за жизнью аборигенов...
«Псковская губерния» начинает публикацию рассказов Наталии Полянской-Токаревой В редакцию «Псковской губернии» пришли рассказы. Их автор, уроженка Ленинграда, Наталия Полянская-Токарева, стала в итоге жителем псковской глубинки: деревни Ячменево Печорского района. Рассказы показались нам любопытными в самом прямом смысле слова. И хотя «Псковская губерния» ранее рассказов, как и стихов, за несколькими исключениями, не публиковала, мы решили попробовать. Во-первых, потому, что присланное в редакцию нам как-то глянулось, по-человечески. Во-вторых, потому, что мы нашли в коротких текстах Наталии Леонидовны своего рода феномен: взгляд уехавшей из большого города женщины на происходящее в самой глуши российской провинции показался нам сам по себе отражением феномена новой миграции конца ХХ – начала XXI века. Мы будем публиковать рассказы Наталии Полянской-Токаревой через неделю, дважды в месяц. Отклики читателей передадим автору.
Наталия Полянская-Токарева.
Наталия Полянская-Токарева прислала нам свою биографию, которую мы публикуем в авторской редакции:
«Родилась в 1966 году в Ленинграде. Старшая сестра рано пристрастила к чтению, в школу пошла, уже умея читать, писать, считать, всегда считалась девочкой способной, но ленивой. Закончила 25 восьмилетнюю школу Невского района и поступила в педагогическое училище № 1 им. Некрасова.
Но вскоре попала в «Сайгон» (кафе, где собирались богема и диссиденты), училище бросила на втором курсе, потому как андеграундно-богемный образ жизни не совмещался с нормальным обучением. Чтобы не посадили за тунеядство, периодически официально работала, в основном секретарём-машинисткой, чтобы использовать служебное положение для изготовления самиздата.
Профессионально занималась танцами, два года танцевала в группе «Фраки напрокат».
В 1989 году ушла от наркотической зависимости и в поисках иной жизни уехала в Пюхтицкий монастырь, где была трудницей и крестила своих детей. В 1993 году, после гибели сына, углублённо изучала эзотерические практики (буддизм, шаманизм, синтоизм, даосизм), но от православия так никуда и не ушла.
Долгое время с одним из мужей зарабатывала на жизнь прикладным искусством. Работала на общественных началах руководителем детской театральной студии.
В 2003 году всей семьей (муж, трое детей и мама) уехали из Санкт-Петербурга на постоянное место жительства в деревню Ячменево Печорского района Псковской области. Здесь и пишу свои рассказы».
Живёт в нашей обозерской деревеньке Киршино мужичонко. Так себе мужичонко, неважнецкий, прямо скажем. И глаза залиты вечно, и говорочек невнятный, но сердце у него доброе и к зверушкам лесным расположенное. Кличут его дружбаны–приятели промеж себя просто Толик. Хотя и отчество у него есть и красивую фамилию Розов носит.
Рисунок Алексея Белокурова Подобрал однажды Толик в лесу косулёнка, то есть мелкого дитёныша косули, мамку которого подстрелили наши доблестные браконьеры. Взял к себе домой и стал воспитывать, как собственное возлюбленное дитя. Кормил из соски, спать клал с собою вместе на топчанчик в веранде. Топчанчик тот на веранде поставила его законная супруга – на тот случай, ежели непутёвый муж шибко напьётся, дык волочь чтоб не далеко было. Кинула его на веранду – и порядок.
Так вот. Рос косулёнок, рос и вырос в здоровенного козла. Звали его жители деревни Ушастиком. На шею ему повязали красную косынку, чтобы все знали, что зверь не лесной, а вполне себе домашний. А так как навязывать на верёвку лесную гордую животину хозяин считал недостойным, то Ушастик свободно разгуливал везде, где ему вздумается, к ночи возвращаясь домой – к Толику на веранду.
Понятное дело, что больше всего любил Ушастик пастись в чужих садах и огородах. Деревенские поначалу терпели, а со временем начали гонять обнаглевшую животину.
Но сады и огороды – это мелочь, хуже пришлось велосипедистам, коих немало по Киршино разъезжает. Козёл вошёл в возраст, отрастил вполне себе оленьи рога и стал качать права – он де вожак в стаде. А так как других рогов, кроме велосипедного руля, он в округе не нашёл – начал выяснять отношения с велосипедами. Народ начал роптать. Прижатый к стенке мужичонко был вынужден привязать буйного сынка.
Ушастик загрустил, Толик люто запил.
И вот в один из дней пришёл к нему дружбан, на предмет позвать опохмелиться. Стоит у калитки, орёт. Жена из сарая ему отвечает – спит, мол, окаянный на веранде, иди, буди, коли надо... Дружбан на веранду заходит и видит – лежит под одеялом, забывшись беспокойным сном, Толик. Сверху торчит голова, а внизу... из-под одеяла... торчат козлиные копыта. Охнул дружбан, осел, перекрестился, будить не посмел, похмеляться передумал, а решил твёрдо – всё, завяжу!
Откуда ж ему знать, что под одеялом с Толиком и Ушастик спит...
Через некоторое время Ушастика увезли – продали не то в хозяйство, не то на живодёрню... Никто не знает.
По утрам в деревне тихо-тихо, туманно, птицы уже не орут, как в начале лета, только иногда где-нибудь что-то пискнет, да скотина замычит, замеекает, когда её в поле выгоняют. Сонные матюги Гордеевны, которая навязывала своих овец в поле, были слышны далеко, и гармонии природной не нарушали, а только придавали деревеньке более обжитой вид.
Рисунок Алексея Белокурова В такое вот благостное августовское утро и пришёл к Гордеевне Сашка.
Сашка жил на хуторе в двух километрах от дороги, гордо звал себя казаком, лихо жрал самогонку и так же лихо махал плетёной нагайкой, пугая местных бабулек. В деревне его недолюбливали за гонор и склонность взять то, что он посчитает «ничейным» – разорял он дома местных эстонских дачников, которые, в общем-то, и есть аборигены, но при развале Союза остались жить в благополучной Эстонии, а в родовые гнёзда прилетали только на лето.
Он с дочкою Ниной появился в этих краях в начале 90-х, переселился из Казахстана, где, по его словам, был «геноцид казачества», завёл себе сожительницу Галю и почему-то был уверен, что ему все в округе должны, потому как он казак. Через некоторое время дочка от него сбежала, слишком уж пил гоношистый папаша, и хозяйство Сашкино, которое она и вела, почти совсем умерло, осталась одна только полудохлая корова.
Так вот пришёл Сашка к Гордеевне в то утро пьяный и весь в слезах.
Разговор был, конечно, совсем другими словами, но, щадя чувства читателя, я позволю себе писать более благозвучные выражения.
- Галя моя, Галю..., – рыдал Сашка.
- Да чё Галя-то?!
Вытянуть из рыдающего Сашки что-то внятное было очень сложно, и Гордеевна вынесла ему полстакана самогона. Он выпил, сморщился, на выдохе решительно произнёс:
- Утопил я Галю!
- Где?!
- Да в болоте. Вызывай милицию, Нинка!
- А как утопил-то?
И Сашка, заправленный самогонкой, стал путано рассказывать.
Накануне взяли они с Галей две полуторалитровые бутылки самогонки в соседней деревеньке. Одну нёс Сашка, другую – Галя. И чтоб сократить дорогу к дому, решили идти напрямик, через болото. Понятное дело, что к бутылкам и Сашка, и Галя по дороге несколько раз приложились.
Сашка хорошо помнил, что до болота они дошли, а вот что дальше... Утром проснулся дома, а Гали нету. Побежал к болоту, покричал – какое там... Нету! И решил, что он вчера её, видать, утопил – ссорились они по дороге шибко. С горя допил он остатки самогонки и пошёл, рыдая, сдаваться.
Гордеевна рассказом прониклась, заперла Сашку на сеновале, чтоб не сбежал, и позвонила участковому. Участковый приехал к полудню и приступил к допросу уже слегка проспавшегося подозреваемого. К этому времени подъехал на тракторе ещё один житель соседней деревни – Мишка.
- Так где ты Галю-то свою утопил? – вопрошал участковый.
- Не помню, – повесив голову, бурчал Сашка.
- А как ты её утопил?
- Да не помню я..., – голова опускалась всё ниже.
- А ты её вообще – топил?
- Да не помню я ничего! Помню, что она бутылку вторую почти вполовину выжрала, я и наорал, что дома-то пить будем? – в голосе послышалось отчаяние.
- Так... Ну, а где это всё было, то, что ты помнишь, показать сможешь?
- Да там... У болоте.
- Так может, Галя там, у болоте и спит?
- Да я кричал – не вышла...
- А где кричал?
- Да у дома...
- Так, может, она на другом конце болота, где вы заходили?
Сашка встрепенулся. Мысль о том, что Галя жива, взбодрила его и придала сил.
- Так надо ж искать! Да я! Да я корову отдам тому, кто найдёт!
Услышав про корову, сосед Мишка встал и пошёл заводить трактор:
- Залазь в кузов, показывай, где в болото заходили!
Вся компания вместе с участковым влезла в кузов и поехала к болоту.
Минут через 20 дорога кончилась, начались кочки.
- Ну, показывай, где вы тут ругались? – Мишка за корову был готов перепахать всё болото.
- Да вон там, где берёзки..., – Сашка махнул рукой в направлении едва видной тропинки, по которой, по всей вероятности, ходило только лесное зверьё.
Мишка, матерясь, дошёл до берёзок, набрал побольше воздуху в лёгкие и затрубил, что твой лось, на всё болото:
- Га-а-аля-а-а-а!!!...
- Чё орёшь, тут я..., – высунулась из-за берёзки белобрысая Галина голова. Она мирно проспала всю летнюю ночь и половину дня на кочке, просыпаясь лишь затем, что бы сделать глоток из бутылки.
- Ну, Сашка, отдавай корову, – ржал довольный Мишка. Участковый зло поглядывал на часы – столько времени потерял впустую. Гордеевна полезла обратно в кузов трактора.
- А ну вас всех! В болото! – увидев, что бутылка у Гали пуста, Сашка не смог сдержать своего разочарования.
Ната дорогая, мои самые горячие поздравления! Какая ты умница. И очень даже смотришься на страницах "Псковской Губернии"... По твоим рассказам наши дети будут ещё историю родного края постигать. Творческого вдохновения тебе и приятного сотрудничества.КАК ЗДОРОВО!!!
Спасибо, Наталия! При прочтении рассказов, не замолкающие до того голоса детишек, опустивших свои ноги в тазик с горячей водой по причине недомоганий, перестали звучать. Наступила тишина. Все заслушались про Ксанку...
Отправлено: 21.03.13 20:23. Заголовок: Мне хочется всё-таки..
Мне хочется всё-таки, чтобы эти тексты с иллюстрациями были и на страницах форума.
Живучая
«Сама-то Люська родом из Заходов», – рассказывала мне соседка Гордеевна, присев на чурбанчик возле поленницы. – «А к нам в деревню она к Павлу поселилась, ну, ты его помнишь, застала ещё. Который в Богданово (местная псковская психушка, куда кладут на вечную койку) помер пару лет назад. Они расписаны не были, просто сошлись да жили. А Игорь, сынок Люськин, всё по тюрягам ошивается. Вот он-то Павла по пьянке и прибил, что его сперва в больничку, а потом уж в Богданово, потому как овощ уже не жилец, а кто здесь за ним присматривать будет? Люська? Да за ней за самой смотреть нужно, вон, ссыться уже....».
Рисунок Алексея Белокурова Речь Гордеевны была куда как более красочная, но настолько нецензурная, что приличных слов там даже как-то и не заметить... Пожалуй, кроме имён собственных, их и не было. Поэтому позволю себе вольный цензурный перевод.
Люська – существо с первого взгляда неопределённого пола и неопределённого возраста, но при ближайшем рассмотрении становилось видно, что она всё-таки женщина. С необычно умными и ясными для алкоголички глазами. Говорила она мало, тихо, но как-то резко, отрывисто, словно выплёвывала слова через пару чудом уцелевших зубов.
Близко к ней стоять было сложно, вонь была ужасной.
Летом Люська ходила «в грибы», сдавала собранную лисичку Гордеевне за самогонку и еду. Осенью и весной – собирала в болоте клюкву, зимой зарабатывала непонятно чем, но за самогонкой ходила регулярно.
Передвигалась медленно, пошатываясь, как привидение, никогда никуда не спешила. Да и куда ей спешить-то?
Пару раз в дом к ней прибегали взмыленные пограничники: собаки на границе брали след нарушителя и он приводил к Люськиному дому (такой след и без собак можно взять, такая вонь...). Она честно признавалась, что ходила через границу лисичку сдавать, потому что Гордеевна «слишком мало денег даёт за лису».
Погранцы ругались, требовали заплатить штраф или грозились упрятать в кутузку, Люська вяло отбрёхивалась: «Да чё найдёте – то и берите, нету у меня ничего! Хотите, вон, дрова берите...», – махала рукою в сторону трёх дежурных поленьев, принесённых из лесу.
В доме у неё действительно не было ничего, кроме развалившейся старой мебели и кучи вонючих тряпок. Даже алюминиевые ложки были сданы беспутным сынком на цветмет.
В кутузку погранцы брать её не решались – вся застава провоняет, так и уезжали ни с чем.
В деревне Дальнево у Люськи жил брат, Бориска. Дом у Бориски был покрепче, печка цела, и через пару лет после смерти Павла она с сыном перебралась к брату. Гуртом теплее...
В один из ноябрьских дней, когда ночью уже подмораживало, а днём было ещё в плюсе, Люська ушла с сыном Игорем в болото за клюквой. К вечеру Игорь вернулся один, буркнув, что мать где-то в болоте потерялась.
Нашли её через 4 дня. Ещё живую. Она не могла ни шевелиться, ни говорить, даже не стонала. Четверо суток в болоте без движения, когда по ночам уже до минус пяти!
Деревенские мужики притащили её к Бориске, положили на матрасик и поехали за священником, что бы соборовал умирающую. Отец Николай, наш приходской батько, тут же собрался и приехал – он никогда не делал разницы между теми, кто в церковь ходит, а кто нет.
К тому моменту, когда батюшка приехал, Люська уже только глазами моргала изредка.
Соборование началось. После первого помазания болящая стала розоветь. После второго – взгляд стал осмысленным и ясным, как прежде. А к концу соборования она уже смогла сама перекреститься и даже шевелила губами, творя молитву вместе со всеми присутствующими!
Весть о чуде разнеслась моментально. Соседи побежали за фельдшером, а та уже вызвала скорую – Люську увезли в больницу.
Четыре дня она пролежала в реанимации, потом её отправили в ту же больницу в Богданово, где она прожила ещё полгода. Говорят, перед едой рот крестила до самого конца. Хотя, может, и врут...
Игорь вскоре после смерти матери опять сел в тюрьму за мелкую кражу.
Бориска помер этой весной.
А люди до сих пор рассказывают о том, что «живучую» Господь вон как перед смертью помиловал...
- Да туда ему и дорога! Злой, чертяка, скольких уже покусал!
- Уж как Акимовых все просили на цепь его посадить – одно, не слушают… Вот! Тяперича издох.
Фото Наталии Полянской-Токаревой
Две нестарых ещё бойких бабёнки сидели на автобусной станции райцентра, ждали дневного автобуса. Одну из них звали Ксанка, а вторая уже заслужила у деревенских уважительное Петровна.
Ксанка, хоть и была на год старше Петровны, но до сих пор ещё ходила в ксанках – из-за вздорного характера, любви к сплетням и воплям на всю деревню. Уж как она ругалась со своим законным – в соседних деревнях было слыхать. «У, Ксанка опять Петруху чистит…», – говорили мужики у магазина, – « Пойти, штоль, пузыря ему отнести… ему пузыря положено каждый день выдавать, за вредность!», – и дружно ржали.
Бабы на остановке помолчали с полминуты. Ксанка поправила здоровый пакет с продуктами, который всё норовил свалиться на сторону, прижала его ногой к лавке и спросила:
- А чё сдох-то кобель?
- Да крысу травленую сожрал. – Петровна не отличалась многословием, но посудачить ей иногда тоже было приятно.
- А кто ж у нас крыс травил?
- Да Пантюхины.
- А это какие Пантюхины, что в деревне, или что на хуторе? – Ксанка заёрзала на скамейке. С Пантюхиными у неё были свои счёты – когда-то давно, ещё до замужества, младший их сын, Валерка, слыл завидным женихом и Ксанка строила ему глазки. Но Валерка после армии скоропостижно женился на городской и поселился с ней на дедовом хуторе, чего наша героиня ему простить не смогла.
- Да на хуторе… – сказала Петровна и поняла, что зря сказала, потому как лицо соседки приобрело слегка зеленоватый оттенок и глаз сузился до размеров щели вражеского дота.
- Ах, так то Валерка собачку потравил? Вот живодёр! Его самого надо было крысиным ядом отравить!
- Ну ты, чё, – Петровна даже отодвинулась немножко от собеседницы – не начинай, Ксан!
- Чё не начинай?! – цунами было уже не остановить. – Вона, куркули, поразвели у себя скотины! Два гектара земли в аренду взяли – куда им ещё два гектара? У них своей земли гектар и пай колхозный ещё остался – нет, ещё два гектара надо!
- Так тож сенокос… – пробовала защитить Пантюхиных Петровна, но куда там.
Ксанка от волнения вскочила. Пакет, который она придерживала ногой, тут же завалился на бок, и оттуда вывалилась пачка с макаронами.
-Ах ти, тошненько, – она запричитала, нагибаясь, - Вот день-деньской маешься, то в огороде, то у печки, то в магазин сбёгать, а эта королева Пантюхина – на машине! В магазин – на машине! Руки что ли отсохнут тащить? Ой, далеко – всего-то два километру по лесу – на ма-ши-не! – она выпятила губу, изображая важную Пантюхину.
- От, завелась… Охолони ты, люди ж смотрят! Не в деревне чай… – Петровна уже совсем не рада была, что вообще завела разговор.
- А чё завелась? Ну чё? Ну и целуйся со своими Пантюхиными, может, они тебе осенью мяса дешевле продадут! В прошлый год почём у них мясо брала? На рынке дешевле! Да я лучше в магазин пойду, да заморозку аргентинскую куплю, чем их мясо поганое жрать буду! – вздорная баба уже никого не видела и не слышала вокруг. – Подумаешь, важные! Две машины, трактор, да и сын в институт поступил – на платное! Конечно, на бесплатное-то кто его, недоноска, возьмёт? В армию, вон, и то не взяли – справку липовую военкому отнесли! – Ксанка остановилась набрать воздуха. Лицо её из зелёного уже стало красным, люди на остановке от греха подальше разошлись по сторонам, только Петровна осталась с ней рядом, не оставляя тщетных усилий урезонить разбушевавшуюся соседку.
- Да дались тебе эти Пантюхины, Ксан, ну чё ты взъелась? – воспользовалась она паузой в потоке ругани.
- Да сто лет они мне не нужны! Мне собачку жалко! Чем собачка им помешала? Подумаешь, без привязи бегает – за что травить-то? Вот изверги, зла на них не хватает! Надо участковому на них написать, пусть судят их за жестокое обращение с животными! – эта идея так вдохновила скандалистку, что она замахала руками, показывая, как именно надо судить. – Что же это? Где ж это, в каком законе написано, что собак надо ядом? Нет, я напишу участковому, он их выведет на чистую воду, куркулей…
Петровна возмутилась:
- Ты чё, Ксан, забыла, как твоего младшего в прошлом году этот кобель покусал? Ты ж сама его пристрелить собиралась, к Акимовым ругаться ходила!
- Да подумаешь, куснул разочек! Даже шрама не осталось. А Акимовым я в поле стог подожгла – так что мы в расчёте… – тут Ксанка осеклась и прикрыла рот рукой, поняв, что сболтнула лишнего.
- Тааак… – протяжно сказала Петрона, – так то, значит, ты стог подожгла?
- Да ничего я не жгла! А надо было! И тебя надо бы спалить – тож вон, краля! Все знают, что ты с Брусей путаешься! Тьфу на тебя, тьфу!
Ксанка сплюнула под ноги Петровне, подхватила пакет, затолкала в него вывалившиеся опять макароны и полезла, расталкивая всех локтями, в подошедший автобус.
Пассажир, которого мы подобрали возле Моложвы, был лет семидесяти с лишним с виду, но одет аккуратно и чистенько, что довольно часто встречается в Обозерье. Вообще здесь мужчины не часто доживают до такого возраста – кого озеро забирает, кого водка. Но те, что доживают, стараются за собой следить. И этот тоже был вежлив, чист и даже одеколоном сбрызнут слегка.
Рисунок Алексея Белокурова - А откуда вы сами-то? – сразу поинтересовался дед.
- Ячменевские.
- Чё-то я не припомню таких в Ячменево, – выражения его лица мне было не видно, он сидел сзади, а голос звучал недоверчиво.
- Да мы лет 5 всего как переехали из Питера.
- О! А чего это? Все в Питер, а вы – из Питера... – недоверие перешло в удивление.
- Да надоел город.
- Это да, это понимаю... Я тож в городе не прижился. Сыны зовут, а я – не... Мне здесь хорошо.
- Вот и нам здесь хорошо! – мы с мужем засмеялись.
Вишняково проехали молча. Но дед молчания не выдержал, поёрзал чуть-чуть и спросил:
- А что это у вас тут за агрегат? Миноискатель?
- Да. Вот, приятель оставил на пару дней, по полям-хуторам походить. Много здесь в земле интересного.
- Да... Земля здесь богатая на историю. Где ни копнёшь – всё что-нибудь вытащишь... Вот у нас было здесь однажды, при Советской власти ещё, – дед подвинулся к нам поближе, чтобы нам было лучше слышно.
- Был совхоз здесь, поля все распаханы, не то что сейчас – всё берёзой да сосной зарастает. А тогда везде пахали, всё сажали да сеяли, всем работа была. А в поле у нас там вот, между Моложвой и Вишняково, холмик стоял, ну, небольшой такой, трактора его опахивали. Сажали там тогда картошку. Год урожайный был, картохи много, вот мы и решили по осени семенную картоху в бурт убрать до весны.
А где бурт копать? Вот решили в холме этом сделать – удобно. Стали копать – мать честная, а там костей да черепов – со счёту сбились. Стали звонить в милицию, а там спрашивают – а кости-то какого цвета? Белые, желтые или коричневые? Ну, коричневые, говорим... Они опять спрашивают – а черепа-то, наверно, с зубами? Много ли зубов-то на челюстях осталось? Ну да, говорим, с зубами. Э, говорят, милиционеры, это не к нам звоните, это к археологам.
Пошли мы в правление, стали оттуда узнавать номер археологов, позвонили. Там тоже спрашивают и про цвет, про зубы, и что ещё нашли вместе с костями. Ну, мы опять рассказали. Это, говорят археологи, курган. Военное захоронение какого-то там века (уж и не помню какого), вы его закопайте обратно и ничего не трогайте. Ну мы спрашиваем, дык что, приедете копать-то? Там всякого железа вместе с костями-то много. Нет, говорят археологи, не приедем. Денег нету на раскопки. Да и в самом Пскове ещё поле непаханое, а курганов таких по области – копать – не перекопать... Не до курганов нам... Ну так и закопали мы его обратно.
Дед замолчал. Вздохнул тяжело.
- А я б сейчас вот и сам бы копать взялся... Да не понимаю в этом ничего. Образования нету, а без него чего я там накопаю – порушу только. У них же там каждый кусочек ржавого железа чего-то значит, а я ж не разберусь, чего ценно, чего нет. Курганов-то этих у нас вон сколько. И в Круппе, и в Моложве, и в Борке Зимнем. Только не надо никому... Эх, что говорить-то? – в голосе его явно слышалась досада и тоска.
-Ты, сынок мне здесь, в Песках, останови. Кума у меня тут, навестить пойду, – он засмеялся. Мысли о куме его явно веселили. – Ну, спасибо вам, будьте здоровы!
Дед вылез из машины легко, поправил шапку и неожиданно бодрой походкой отправился в сторону деревни.
Остаток пути мы с мужем ехали молча, и обоим было ясно, что не о чем здесь говорить.
Недалече от нашей деревни, не доезжая Городища, в лесу возле дороги есть могилка. Ржавенькая оградка, ржавенький железный крест. Таких крестов я видела множество на старых деревенских кладбищах. А тут – посреди леса. Несколько лет мы ездили мимо неё, собирали грибы возле, не зная грустной истории того, кто там захоронен. Расспрашивали местных бабулечек, но они ничего внятного сказать так и не смогли, пока не спросили у Миральды, чей дом стоит на въезде в нашу деревню.
Рисунок Алексея Белокурова Миральда и её семья – сето, это местная национальность, со своими традициями и культурой. Их немного, всего несколько тысяч, но они тщательно сохраняют свою национальную самоидентификацию, приезжают сюда, в «родовое гнездо», привозят детей и внуков, чтобы те не забывали, откуда их корни.
Живут они преимущественно в Эстонии, говорят и пишут по эстонски, но при этом исповедуют православие. В Россию приезжают всё реже, потому как очень дорого, даже для большой Миральдиной зажиточной семьи уже накладно стало приезжать на родину предков. Экономический кризис и политические амбиции Эстонии серьёзно сказались на возможностях. Но дом продавать они не хотят, в надежде, что когда-нибудь политики договорятся и станет проще приезжать туда, где осталось сердце.
Но вернёмся к могилке.
Во время Второй мировой, когда немцы уже оккупировали эти края, эстонские эсэсовцы раздавали батраков (читай – рабов), из числа русских военнопленных. Взяли себе работника и Миральдины родители. Достался им раненый молодой мужчина, которого они всей семьёй лечили сначала, прежде чем он стал способен работать.
И несмотря на хорошее отношение к нему хозяев (зная Миральду, могу быть уверена, что это действительно так), он всё время думал о побеге. Дважды сбегал, и дважды ловили его немцы и возвращали к хозяевам. На второй раз, прежде чем вернуть, ему прострелили ногу, чтобы и не пытался больше.
Миральда с сёстрами снова ухаживали за ним, лечили, как умели, но однажды утром нашли его в сарае – повесился он на вожжах, не выдержав мысли, что к своим ему уже не выбраться...
Похоронили его в лесу недалеко от дома. За церковной оградой самоубийц хоронить не положено...
После окончания войны Миральдины родители разыскали его жену и написали ей письмо. Но то ли из-за того, что не очень хорошо они знали русский язык, то ли просто жена-сибирячка неправильно истолковала слова «жил в нашей семье», в общем, отказалась она ехать на могилу к мужу, посчитав, что раз уж он завёл себе в плену другую семью – пусть они за могилкой и смотрят. Объясниться они так и не сумели. До сих пор раз в год Миральда и её сёстры прибирают старую могилку.
Узнав об этой грустной истории, девчонки мои по весне, как снег сойдёт, тоже стали приходить туда, сметать хвою и прибирать сухие ветки, рассыпая зёрна для птиц, чтобы помянули перед Господом раба Божьего, не вынесшего позорного плена.
Маньку в деревне звали Лешачихой. Рассказывают, что ещё молодой она шастала в лес, да как уйдёт – никому другому в лесу толку нету: или заблудится, до ночи к дому выйти не сможет, или ногу свернёт, да грибы-ягоды рассыплет… А уж когда забрюхатела Манька незнамо от кого, да плод извела – мёртвый родился мальчонка, к тому ж о шести пальцев на ногах, тогда ж и прилипла к ней кличка – Лешачиха. Знамо дело, коли Леший в дружках…
Рисунок: Сергей Рубин Сама-то она деревенских презирала – за болтовню пустую, за лень, да водку. Как глянет грозно у колодца на баб круглым петушиным глазом – так и замолкали бабы, прятали взгляд – поди, сглазит ещё… «Сильная Лешачиха колдовка! – говорили о ней бабы. – Губа ядовитая: скажет слово – молоко киснет…».
Только председатель колхоза её жаловал, хотел поставить бригадиром, да не пошла она в колхоз: за что невзлюбили её ещё больше.
Но правды ради надо сказать, что на своём маленьком поле она работала от зари до зари, и всё у неё росло и колосилось: картошку жук не ел, капуста не трескалась от дождей, а морковь ровная торчала, не кручёная. А если возьмётся с мужиками сено косить, так не всякий угонится за ней, и сено тогда стоит до весны, не гниёт.
Мужики Лешачиху тож побаивались, и заигрывать-загуливать с ней мало кто пытался. Отбреет, пригвоздит словом так, что сам не рад уйдёт мужик, и маяться будет обидой ещё долго…
Хотя и не страшна она была с виду – ещё молодая, едва к сороку подбиралась, крепкая, ладная, но круглые глаза её были так злы и пронзительны, что взгляда её никто не выдерживал, терялся.
В тот год, когда случилась эта история, лето выдалось дождливое, сена накосить не успели, а то, что успели, – погнило. И только у Лешачихи на сеновале оно лежало душистое, словно вчера просушено.
В зиму кормить скотину было нечем, потому на общем собрании колхоза было решено, что половину стада придётся забить. И уже под самый конец собрания пришла Лешачиха и сказала, что сено своё отдаст колхозу, потому как она корову хочет продать, и сено ей ни к чему. Но попросила за это не резать семилетнего племенного быка Борьку, потому что очень уж хорошие телята от него родятся, стадо надо будет восстанавливать, а уж кто лучше него огуляет?
Председатель согласился было с ней, но остальные колхозники начали шуметь, что Борька только жрёт да срёт, что току от него стаду нету, лучше уж оставить коровку какую – она хоть молока даст, всё колхозу деньги.
Председатель развёл руками – ну что ж, общество против, надо Борьку резать… Плюнула Лешачиха в сердцах и сказала, что тогда и сена своего не отдаст – толку всё равно с коров не будет, а сено только зря переведут. И ушла.
Стадо урезали наполовину. Но и на тех, что оставили, сена не хватало. Коровы стали худеть, молоко стало тощее.
Председатель пришёл к Лешачихе: продай, что ль, сено, ты ж без коровы, тебе зачем оно? Она поджала губы, и процедила: «Теперь-то что, кормить-то некого будет… Забирай даром, и гори оно всё…».
Пять тонн почти вывезли из Манькиного сеновала.
А в ту же ночь случилась гроза, и молния ударила прямо в навес возле коровника, где хранилось сено. Сено вспыхнуло моментально, загорелся и коровник. Коров-то успели выгнать, но всё сгорело дочиста. Сторож Петрович уверял всех, что молния так шибанула, что он едва не оглох.
Председатель напился самогонки, собрал мужиков, рассказал им про вчерашние Лешачихины слова, и они все вместе пошли к её дому. Подперев вилами входную дверь, он облил её бензином, остатки выплеснул под окно и подпалил.
Когда дом сгорел, никаких следов Лешачихи не нашли. Больше её никто не видел.
Только сено колхозное с тех самых пор и до января не стояло – всё плесенью сгорало. Да и сам колхоз вскоре развалился – кончилась Советская власть.
Жили-были старик со старухой у самого синего моря... Ну не то что бы уж такие старые были, да и жили у озера, а не у моря, но озеро было большое, другой берег в ясную погоду не весь видать даже с высокого обрыва. Жили они долго, почти до золотой свадьбы дожили (а, может, и дожили, кто теперь помнит), сынов да внуков вырастили, добра нажили. Но вот померла старуха, оставив старика вдовцом на старости лет. Старик погоревал год, могилку старухину честь по чести обрядил – памятник, оградка, всё как положено, не хуже чем у людей.
Рисунок: Франсиско де Гойя
Но вдруг заметили соседи, что стал дед попивать. И что зачастили к нему в гости две мадамы, со следами злоупотреблений на лице, которые пользовались в деревнях окрестных недвусмысленной славой.
Соседи головами покачали, посудачили, про пример молодёжи, да про срам... А мадамы между тем к зиме у деда и вовсе поселились, наведя в зажиточном дому свой, пьяный порядок. И когда увидели соседи, как дед с обеими развесёлыми матрёшками в баню ходит – тут уж терпение у них лопнуло, стали они его стыдить. А он только посмеивается, да посылает их куда подальше.
Тогда они позвонили сыновьям дедовым: так, мол, и так, дед совсем с катушек слетел, не сглазил ли его кто, не навёл ли порчу? Ведь всю жизнь он был хозяином зажиточным, лишнего не пил, денег не транжирил, а тут на тебе – такой пердимонокль. Приезжайте, ребятки, спасайте деда и дом, пока он всё хозяйство не пропил, а дом не пожёг.
А сыны-то у деда всё по заграницам, паспорта эстонские (в Обозерье у большинства местных два гражданства), дык в Европах работать определились и к родителям наведывались редко – жёны-дети все в Эстонии, стариков навещать некогда. И знать не знают, что дед здесь чудит.
Приехали сыны поутру в деревню, заходят в дом отчий, а там... ни в сказке сказать, ни вслух произнесть. Даже описывать не берусь, картинку сами можете себе представить. И среди этой живописи сидит за столом дед и бутылку водки починает.
Осерчали сыны, стали батьке выговаривать: «Что ж ты, такой-сякой, позоришь нас? Что ж ты, такой-сякой, память матери в грязь топчешь?».
Встал тут дед из-за стола, да как по столу стукнет, да как гаркнет, что толстый кот, спугавшись, аж до самого потолка подпрыгнул. «Ах вы, щучьи дети! Вы кого учить вздумали? Батьку родного учить?! Я вот вас ща научу…», – и за ремень схватился. «Чем вы меня, щучьи дети, попрекаете? Я с вашей матерью честно жил, ни разу налево не сходил, пальцем её не тронул ни в жисть; вас кормил-поил, в люди вывел! Копейки не пропил, всё в дом тащил! А вы меня попрекать!».
Отбежали сыны от греха подальше, чтоб ненароком под раздачу не попасть.
А дед уже с ремнём наперевес на сынов пошёл: «Я по матери вашей год скорбел, как положено, свечки в церкви ставил, на могилку прибирать хожу, памятник поставил не хуже, чем тестю с тёщей – красного граниту! Вы хоть помните, когда у матери день рождения? Учить меня вздумали! Я вас щас научу…».
Погонял дед молодцов по хате, да приустал: «Садитесь за стол, щучьи дети! Помянем хоть мать, раз уж приехали…». Притихшие мужики сели за стол, взяли по налитой рюмке. « Царствие ей Небесное!»
«Ну что, – говорит дед сынам, – выпили, закусили? Езжайте теперь по домам, детей своих растите да жизни учите, а меня оставьте – буду жить, сколько мне осталось, в своё удовольствие… А что до грехов моих – перед Богом за всё отвечу, а вы мне не судьи».
Так и уехали сыны обратно в Европы.
А к деду вернулись его зазнобы и повели его в баню…
Отправлено: 22.05.13 09:45. Заголовок: Набрела на одну из ..
Набрела на одну из активных литературных страничек Наты Токаревой-Полянской с идентичным названием: "Уездной барышни альбом", куда перебралась душой и телом Ната (видимо, не без участия одного записного м...а), и нашла там много интересного... Даю ссылку:http://ja4menevo.livejournal.com/
И, для затравочки, несколько её смешных, ироничных и жизнерадостных зарисовок...
Слаб человек...
Apr. 27th, 2013 at 11:15 PM
А я вот, от треволнений последних дней, нарезалась сливовицы по самые, знаете ли , дужки очков. И поняла, что в этом мире я люблю очень большое количество людей. Ну несоразмерно моему маленькому сердцу. Сижу и удивляюсь - дык как жеж все оне там поместились? И не тесно им вроде. А потом закручинилась: а ведь людей, или так называемых людей, которых я в своё сердце пустить не могу - куда больше... Господь их терпит, а я - не желаю. Прости мне Господи...
В полусне
Apr. 26th, 2013 at 8:16 PM
То ли от волнений последних дней, то ли от низкого давления на улице, то ли от однообразия интернет-воплей ("памажителюдидобры!", "путенг-казёл!", "долойпидарасов-рукипрочьотнетрадиционнойлюбви!", "РПЦсовсемоборзело!"), всё время хочется спать. Мало того, что уснула в машине, возвращаясь из Печор, дык и дома уже пару раз к подушке прикладывалась. А глаза по-прежнему слипаются. Вот сейчас допишу - и снова прилягу.
Вот какая мысль меня посетила: а ведь окно-то на веранде у нас выбило порывом ветра примерно в то время, когда Сашка попала в аварию... И я потом полночи не могла уснуть, ворочалась, болели голова, левое плечо и грудина - эмпатия, знаете ли, не самая приятная вещь на свете. А сегодня, когда наша smushka уже может говорить с людьми, меня, видать, и накрыло отходнячком. Ничего. Бог милостив. А время, как известно, способно залечить все раны. Почти...
Аксакова домучила, наконец. Надо сказать, что в детстве он был преотвратный ребёнок, если всё, что он пишет о себе - правда. Но зато целый клад глагольных существительных: уженье (рыбалка), глаженье, стрелянье, крашенье и т.п.. До нас дошли ученье, движенье, рисованье, кушанье... И то многие мягкий знак поменяли на И для благообразия. Суффикс "НЬ" - просто находка, он придаёт некий шарм русской старины, как налёт патины. Очень я довольна этим своим открытием. Tags: праминя
Баба она и в Африке
Apr. 24th, 2013 at 1:20 PM
дура. Не потому что дура, а потому что баба. (с)
Святая правда! Хоть я и не была в Африке, не знаю, там может и поумнею. Но как-то сомнительно. Хочу провести небольшой анализ в этой области, основанный на самоанализе, многолетних наблюдениях и рассказах очевидцев (обоего пола).
Первая, и самая популярная среди мужской части населения классификация, которая приходит на ум, принадлежит МахалМахалычу Жванецкому, с его бессмертным: "Прелесть, какая глупенькая и ужас, какая дура". И если с прелестью всё достаточно ясно и однозначно, то вот с ужасом нужно ещё разобраться.
Итак, рассмотрим "ужас, какая дура" пристально.
1) Дура из курятника. Мозгов, понятное дело, как у курицы, всем недовольна и роется в мусоре в поисках над чем бы поквохтать. Основной жизненный принцип: "клюй ближнего, сри на нижнего". Распространены повсеместно. К старости склонны гнездиться на насесте возле подъездов. Обожают Андрея Малахова и Павла Астахова. Основные потребители сериалов.
2) ДБД.( Дура, Богатая Духовно) Как правило, с зачатками мозгов, позволяющими ей грамотно писать и читать эзотерические и оккультные книжки. Очень часто пишут стихи, если не пишут - то непременно декламируют чужие, к месту и не к месту. Беспредельно загадочны и таинственны, хуй кто поймёт её тонкую душевную организацию. Все как одна - эльфийского происхождения и срут бабочками.
3) Дура идейная. На порядок страшнее двух предыдущих категорий, ибо умна, начитана и сообразительна. Но мозг неизлечимо болен какой-нибудь идеей, например: "счастья для всех, даром, и что б никто не ушёл". Причиняют добро и подвергают ласкам с особым цинизмом, не спрашивая, надо оно тебе или нет. Воинствующие феминистки - классический пример дуры идейной.
4) Дура с претензиями. Вот что хуже таких - даже представить себе не могу. Ибо: ни мозгов, ни шарма, ни обаяния, ни сердечности, ни какого-либо намёка на женственность вообще не имеют, зато понтов - как у королевы Франции. Мысль в голове иногда появляется и звучит так громко, что слышат даже глухие: "Все мне должны!". Её желание - закон для Мироздания, иначе она не согласна. С чем не согласна? Ни с чем! Не согласна, и всё. Вынь - и положь!
5) Дура с граблями. Самая безопасная для окружающих. Ибо лупит граблями только себя самоё, для усиления шума в ушах, одев на голову ведро. Ржёт над собой постоянно, но с граблей не слазит. К этой категории стопроцентно принадлежу я. =)
Периодически обнаруживаю у себя симптомы всех остальных категорий, но по счастью, полной клинической картины ещё не развилось... Гы. Какие мои годы. =)
Если я чего забыла - добавляйте ваши наблюдения, не стесняйтесь! =)
Я старый солдат, донна Роза...
Apr. 24th, 2013 at 11:23 AM
Жалостливый пост. "Если после 40 лет вы проснулись утром и у вас ничего не болит - значит, вы умерли." (с) Кому как, а по мне так истина. Печальная и явная, бо болит у меня по утрам ровно столько, сколько я себя помню, а не только после 40. Нынче вот радикулит пояснично-крестцовый добавляет радостей жизни. Утречком, ковыляя к сортиру, случайно глянула на себя в зеркало и не выдержала, рассмеялась. В зеркале на меня шло нечто, про внешность даже говорить не буду, а вот походка... Этакий фрайер в спортивных штанах, гордо несущий впереди себя свои яйца. Мощный бюст при этом где-то угадывался, но в общей массе скрюченной и вальяжно шагающей тушки был почти незаметен. Это огородные мои подвиги дали о себе знать. Ничего, расходилась потихоньку, хотя левую ногу ещё слегка подволакиваю. Пойду-ка на растяжку, да мазями намажусь. А то солнце выглянуло после дождя, а я и грабель в руки взять не могу. А дел ещё во дворе дофигища. Да и танцы с козявками на вечер намечены, а я тут на левую сторону вся ущербная как есть.
На сон грядущий читаю Аксакова, "Детсткие годы Багрова-внука". Интересно, хоть и трудно читаемо, стиль изложения непривычный сильно, но очень любопытный. Поначалу трудно давалось, но потихонечку втянулась, вчера вон за полночь зачиталась. Очень уж фразеология интересная.
Сообщение: 473
Зарегистрирован: 02.02.13
Откуда: Россия, Псковская обл.
Отправлено: 28.05.13 12:11. Заголовок: Иногда мой муж на со..
Иногда мой муж на сон грядущий рассказывает мне сказки. Некоторые из них я немножко обработала и расскажу вам. Так что авторство у сказок коллективное, семейное.
Кто самый вместительный?
Сказка для детей младшего предпенсионного возраста, 18+
Однажды вещи в доме сильно поспорили, кто из них самый вместительный. Сначала стал хвастаться Утюг: - Во мне столько пара - целую комнату могу запарить! Ему ответил Пуфик: - Подумаешь, пар... Во мне вон сколько всякого хлама лежит! А Диван возразил: - При всём моём уважении к Вам, дорогой Пуфик, смею предположить, что внутри моих ящиков хлама намного больше... Комод даже немножко рассердился: - Нашли чем хвастаться! Пар, хлам! Вот у меня в ящиках всё аккуратно сложено, поэтому белья помещается невероятно много! И Шкаф не выдержал, открыл свои дверцы и начал вываливать из себя множество вещей: - Да вы все вместе не можете уложить в себя столько, сколько я один вмещаю! И тут из маленького ящичка в Шкафу на груду вещей выпал Презерватив. Все посмотрели на Него, устыдились и замолчали...
Сообщение: 474
Зарегистрирован: 02.02.13
Откуда: Россия, Псковская обл.
Отправлено: 28.05.13 12:14. Заголовок: Сказка про гвозди Ж..
Сказка про гвозди
Жили -были гвозди в коробке. Все гвозди, как гвозди, а два из них - ненормальные. Ненормальные потому, что у них была Мечта. В детстве они случайно полежали рядом с саморезами и им ужасно захотелось тоже стать саморезами. И вот эти два гвоздя пошли в библиотеку, взяли умных книжек и журналов, и из них узнали, что саморезы: а) имеют острый кончик; б) ввинчиваются отвёрткой или шуруповёртом, а не забиваются молотком, как гвозди. Они обрадовались, потому что у них тоже был острый кончик, а уж ввернутся они как-нибудь сумеют, если будут тренироваться. Они тренировались день и ночь, вертелись и так, и сяк, крутились по-всякому, осваивая всё новые и новые методы вворачивания. Но однажды пришёл молоток и стал их вбивать, как и всех остальных. Один гвоздь вспомнил про освоенные методики и попытался ввернуться, но под ударом молотка его завернуло в спираль. К нему приделали ручку и отправили работать штопором. С тех пор штопор вёл жизнь разгульную и был очень этим доволен... А второй и вспомнить ничего не успел, и его молоток просто согнул в три погибели. И его выкинули на дорогу. А по дороге промчался автомобиль и гнутый гвоздь воткнулся прямо в покрышку колеса. И уехал до шиномонтажа. Там гвоздь вытащили и выкинули. Но гвоздю так понравилось путешествовать, что он хитростью добрался до дороги и опять воткнулся в покрышку колеса мимо проезжающей машины. Так и путешествовал он от шиномонтажа до шиномонтажа.
Мораль первая (моя): что бы стать саморезом не достаточно острого кончика и умения вертеться. Надо ещё и резьбу иметь... =) Мораль вторая (Димкина): даже маленькая Мечта может привести к большим свершениям! =)
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 0
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Отправлено: 02.02.13 21:56. Заголовок: Уездной барышни альбом
КАК ЗДОРОВО!!! 
Странно, что самые "обидчивые" других гнобить и "ногами добивать" не гнушаются...
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума