Сказать, что удивлена ничего не сказать, упиваюсь живой и непосредственной лирической природой этой необыкновенной женщины. Делюсь своим восхищением и надеюсь - кто-то оценит моё Открытие.
Отправлено: 05.04.15 13:12. Заголовок: И всё это ОНА - ЮЛИЯ..
Вот ОНА, ЮЛИЯ ДРАБКИНА...
Четвёртая раса Стихи
*** Вижу: время, как имя, изъято из всех картотек. Как бывают одни старики, молчаливо-спокойный, двадцать первый усталый к концу приближается век, пережив на веку своем счастье, несчастья и войны.
Вижу: силясь бежать от какой-нибудь новой чумы, испивая любовей и горечей полные чаши, по земле неприкаянно ходят смешные не мы, отмеряя по-нашему годы и версты не наши.
Но вертлявое время никак не зажать в кулаке, но остаток земного пути не измерить аршином. Вижу: внуки мои, говоря на чужом языке, продают мои русские книги на рынке блошином.
Это все не случилось, но как же сценарий знаком: лишь мгновенье в чужой стороне постоять у пригрева. Потому-то, наверное, жизнь и идет кувырком, что мой Бог, иностранец, писал ее справа налево.
Это все не случилось пока, потому что дана в виде маленькой девочки мне ненадолго отсрочка. И качается день, и по-русски молчит тишина, та, которой боюсь. Говори, говори со мной, дочка…
*** Врывается ночь хулиганом в закрытые настежь дома, где, в бедном покое диванном свернувшись, скучает зима. Ее не берут на работу, ее не зовут на балы, ей выпал доверия вотум - носить на себе кандалы. Лишь ночь, сердобольный охранник, погладит белесую прядь и зиму, без шума и паник, выводит во двор погулять, от жара на время спасая. И в золоте уличных смальт зима, оборванка босая, ступает на битый асфальт, но вдруг ударяется оземь: «Прости, что тебе не мила. Ах, мамочка, мамочка осень, зачем ты меня родила?» А ночь, эта вечная сводня, ей тянет бутылку мерло: мол, выпьем за то, чтоб сегодня тебе до утра повезло. И, чувствуя тяжесть в подвздошной, идет на свиданку зима, касаясь волшебной подошвой прибрежья, равнины, холма, бродяг, алкашей, проституток, ночных рыбаков на воде, водителей поздних маршруток и прочих случайных людей. И ты среди этих, которых зима, задевая стопой, уводит от всех кредиторов на время. Как будто слепой, идешь никому на потребу. Не видно вокруг ни черта, вздымается к черному небу на холоде пар изо рта. Две трети безадресной боли и счастья на целую треть тебе внутривенно вкололи - вот так бы, сейчас умереть, вот в эту, шальную погоду, вот в эту свою благодать, и только успеть бы по ходу в транскрипции боль записать, чтоб вкус болевого субстрата сберечь у души взаперти, чтоб в новом рожденьи когда-то точнее воспроизвести.
*** Там, где память устала и в гости не ждет человека, там, где воздух замешан на запахе скошенных трав, я ищу свое детство вне рамок контекста и века, аналитику текста судьбы беспардонно поправ. Там родительский дом, и балкон, и фонарные пятна желтизной опадают на двор, где гудит ребятня, тамструктура простых предложений легка и понятна. Незатейливый синтаксис прошлого странно храня, тампространству потворствует время. Там я, черноброва, черноглаза, чумаза, чрезмерна, смешна и боса, под балконом кричу свое самое первое слово, попадая - минуя балкон - прямиком в небеса.
Я пойду туда снова, к подножию первого храма, и опять, заглушив на мгновение уличный гам, словно тысячу лет не прошло, полнозвучное «Ма-ма!» прокричу. Прохриплю, прошепчу, промолчу по слогам… И мелькнет постаревшая мама в проеме оконном, посылая обратный сигнал за земной окоем: там мой голос живет, как и прежде, под синим балконом на фонемы рассыпав бесхозное детство мое.
*** Отодвинь этот день, отодвинь этот бред, эту груду тяжелых бесчувственных лет, это был карнавал, мишура, мишура, оставайся теперь без прикрас до утра. Забери меня в нашу последнюю блажь, в ту обитель, где ты умереть мне не дашь, в неприметную где-то на карте страну, где из множества баб выбирают одну, где пространство, обжегшись о время, течет, где с лихвою оплачен предъявленный счет, где молчание веско, а речи просты, где врагов у меня – только я, только ты… Отключи электричество: больно смотреть, как вливается жизнь в предпоследнюю треть, темнота залатает сердечный пробой, погаси, погаси, я останусь с тобой. Пусть затянет меня в этот черный раструб – в эту медленность нежных стареющих губ, неприкаянных нас до утра утаит на двоих односпальный эдемоаид. А потом, отодвинув гардину зари, если хочешь и можешь, с собой забери в голубое с прожилками нового дня, где, быть может, и Бог не оставит меня...
*** Это где-то послышалось звонкое «дзынь» – под мотив полуночного вальса крепкий ян расколол утонченную инь и нечаянно с нею смешался.
Это рухнула, будто расстрельная, высь не стерпев непосильной нагрузки, эсперанто и русский внезапно слились в неродной диалект «эсперуски».
Это мир – неуклюж и на мир не похож – просто глобус в цветистом декоре, заблудился на карте серебряный Сож да и впал в Средиземное море.
Это застит глаза то ли пыль, то ли дым – растворяются в облаке дыма все земные дороги, ведущие в Рим, исходя из Иерусалима.
И несешься, как будто планета пуста… Только в зеркале заднего вида собираются в форму святого креста поднебесные звезды Давида.
*** Расскажи мне, отец, про далекого времени хрип, о военных мальчишках, ушедших навек в катакомбы, расскажи мне в стотысячный раз, как тогда не погиб, убежав за мгновенье до взрыва осколочной бомбы.
Расскажи о «потом», о цене на набор хрусталя, о Дюма по талонам, о водке почти за бесценок, как большую страну, на своих и чужих не деля, на глазах превращали в ухоженный общий застенок.
Расскажи о словах, выстилающих скользкое дно – как молчали о видимом, нервно грызя заусенцы, расскажи мне без правил – из них я теперь все равно доверяю бесспорно лишь правилу Джоуля-Ленца.
Расскажи про эпоху болоньевых синих плащей, про задушенный «Голос Америки» в радиосети, о «хрущевках», в которых в отсутствие прочих вещей неизменно рождались лишь горькие мысли и дети.
Как играл гармонист по субботам в саду городском, как в июле стоял над землей аромат чернобыла, расскажи мне о маленькой девочке с красным флажком и ладошкой в ладони твоей – чтобы я не забыла.
Расскажи, не скупясь на детали, про хрупкую связь между прошлым и может-быть-будущим, не украшая, назови все как было и есть, испугать не боясь – я давно подросла, я уже безвозвратно большая.
Расскажи мне о том, что моя и вина и беда в неумении жить вне пределов своей «одиночки», расскажи мне о том, что ни в коем, ни-ни, никогда не положено честным отцам пересказывать дочке.
Расскажи мне, пусть долго еще остаются свежи в моей памяти это внешкольные сердцу уроки, расскажи мне свою непростую и долгую жизнь – я вошью ее тихим анапестом в крепкие строки.
Промолчи мне, отец, про грядущего времени хрип, о мальчишках моих, уходящих опять в катакомбы… Хорошо, что ты жив. Что ты есть. Что тогда не погиб, убежав за мгновенье до взрыва осколочной бомбы.
*** Легко подняв ночные якоря, всплыла на небо новая заря и марево, и облачная пена. Заметив эту розовую высь, из точки А всем тельцем подались два мотылька на свет одновременно.
Тогда же, пробираясь наугад, девчонка тихо выскользнула в сад в заляпанном передничке в полоску, себе под нос мурлыча ерунду, из пункта Б пошла на поводу неясного глухого отголоска.
Не зная, прилетят куда, пока летели два веселых мотылька, не задаваясь каверзным вопросом, а им навстречу шла, но вдалеке, с сачком, зажатым в маленькой руке, с веснушками на личике курносом
та самая, последняя в судьбе, что и ко мне идет из пункта Б, нечесаная, чуждая престижу. А новый день рвет солнце на клочки, и я иду по солнцу, сняв очки, и кто там вдалеке – без них не вижу…
*** Фонари, наклонив бокалы, выливают свой оранжад на хоромы, дома, подвалы. Чьи-то тени едва дрожат: это – слон из посудной лавки, это – кот с головою льва, это, словно герои Кафки, дремлют странные существа. Перевязан веревкой трассы, город вымучен и распят; ослабляя во сне гримасы, все притворщики крепко спят. Стонет город пробитым днищем – хоть бы рану кто зализал… Подпираемый грязным нищим, с придыханием спит вокзал. Одиноко плывут маршрутки, разжимает тиски жара – надышаться бы впрок на сутки с четырех до пяти утра. Видит город: ему не спится, мысли странны и мудрены; сквозь прозрачную черепицу неба падает свет луны на утробу земли, откуда зарождается, смерть тая, до смешного простое чудо безнадежного бытия. Но растерянный, неодетый, как в создания день шестой, он не знает, что делать с этой неприкаянной красотой, что дана ему не по вере. И в смущении пряча взгляд, изливает волной на берег белопенный эякулят, а потом, усмехнувшись криво, отдыхает, глаза прикрыв – это город без перерыва вдруг почувствовал перерыв.
*** Это старая сказка о главном, о том, как вползает на крышу светило, как над густо исписанным за ночь листом мне под утро грехи отпустило, как сменив на реальность свои миражи, отойдет ото сна мостовая, и на шпильках по ней, словно тень, пробежит, как морзянкою «SOS» выбивая, призрак маленькой женщины в черном пальто – одинокое странное некто; как оранжевый свет сквозь небес решето изольется на тело проспекта, как привычным путем новый день поплывет, не сбиваясь на бег иноходца, как ребенок с утра в материнский живот неумытой мордашкой уткнется, как очнется подрёберный космополит, отдавая в районе ключицы, но пока оно там хоть немного болит, все нормально, и смерть – не случится.
Это новая правда о главном, без слов подводящая лишь к многоточью, это правда о том, как силки времялов расставляет по-снайперски ночью, как однажды, не в силах себя превозмочь, подчиняясь зовущим валторнам, исчезает с радаров ушедшая в ночь безвозвратная женщина в чёрном, чтобы где-то себя раздавать за гроши, не смотря в незнакомые лица; как ясней не бывает: пиши–не пиши, все равно ничего не простится, как, свернувшись калачиком в звездном ковше, в молчаливой глядит укоризне неподвижная ночь. И легко на душе, как навряд ли бывает при жизни.
Четвёртая раса
Срывается день, как с балкона журавль «оригами», и жмется израненным клювом к случайным ногам. Неслышны мои обертоны в предпятничной гамме, которая – гомон и смех, перебранки и гам, веселый и гулкий шумок населенных кофеен. Надеясь на чудо из барских его обшлагов, я, глупо доверив себя проходимцу Морфею, ушла по дешевке с его виртуальных торгов туда, где каленое солнце окраса густого под вечер стекает – в секунду; где, счастлив и пьян, еврейский сапожник, рябой старичок из Ростова, к ночи расчехляет с войны уцелевший баян; где медом – давно не течет, а засохшие соты сдувает хамсин в паутинный колючий осот; туда, где на залитых кровью Голанских высотах осталось не так уж и много невзятых высот; где южные зимы промозглы, грязны и дождливы; где в темном бездонном овраге меж двух берегов вздымаются вместе морские седые разливы с разливом вины из моих потайных погребов; где нет и потуг на рождение истины в спорах; где спаяны время с пространством в закатном бордо дорожными пробками, где-то в одной из которых на сотовом в «Тетрис» играет скептичный Годо. Я русская до подреберья. Какая вакцина способна ослабить печаль по тому, что родней? Моя Дизенгоф, тель-авивский бульвар капуцинов – мой цинковый гроб до утра. В ореоле огней – четвертая раса: мы все на лицо – иностранцы. Но, Господи Боже, упрочь наш бумажный редут... Куда гильденстерны твои и твои розенкранцы в горячечный доменный зной по пустыне бредут? И я среди них, словно перст-одиночка в тумане, ищу хоть какое-то алиби, чтобы не зря укрыться, сбежать, раствориться в садах Гефсимани с начала июня до поздней тоски октября. Я русская в этой земле, но в прокуренном небе над ней, не спросив, для меня разложили постель. И слышно: в пустой синагоге молоденький ребе бормочет свое безнадежное «Шма Исраэль».
Отправлено: 05.04.15 20:57. Заголовок: Ятвяг, я пол ночи се..
Ятвяг, я пол ночи сегодня изучала её поэзию по всем сетям - умна и хороша - редкое сочетание... И про Гомель - уже знаю... И Вас, в фейсбуке, кажется, тоже обнаружила в переписке с Юлей (самое смешное - до её оценки, я Вашу подборку читабельной прозы тоже отметила, как "опасную"))). Спасибо, Юля - подарок! Откровение. В душу. Времени не хватает выкладывать - наскоками подхожу к компу между дел читаю - сегодня вся семья в сборе...
Отправлено: 05.04.15 22:27. Заголовок: Я тоже понимаю, что ..
Я тоже понимаю, что уж эестремально активен; что враз столько не воспринимают и не "переваривают" Но запал у меня скоро выйдет Скоро изменится возможность, а выложенное - останется; и кроме Вас еще кто-то приобщится. А я все это копил десятки лет... Не только же ради себя....
Отправлено: 06.04.15 04:08. Заголовок: Ятвяг пишет: Я тоже..
Ятвяг пишет:
цитата:
Я тоже понимаю, что уж эестремально активен
Пишите сколько вольнО душе - периодически всей семьёй читаем вслух, что особенно понравилось - перечитываем и находим новое через поисковики, как это было с Юлией Драбкиной. У Вас хороший вкус и здоровые побуждения, в наше время нечастая радость.
Кирт Келэ пишет:
цитата:
А что опасного у Усарек?
Да, конечно - это была шутка. Просто, перечисленная в том обмене литература вся требует непримитивного мышления и нестандартного индивидуального осмысления, я бы ещё туда добавила "Тропик Рака" Миллера - если не довелось ранее прочесть... По определению Паунда, это "... неприличная книжка, заслуживающая того, чтобы ее читали"... Хотя меня в "Тропике..." более поразил не сюжет, а совершенно поэтическая вязь слов...
А вот сам Эзра Паунд лучшие свои произведения написал в лагере, где его держали в клетке без крыши. Врачи признали Паунда невменяемым, что спасло его от электрического стула.
Эзра Паунд
ДРУЖЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ Old friends the most – W. B. Y. I Одному, возвращаясь спустя несколько лет. У тебя все та же тщательно подобранная одежда, Ты не участвовал в моих победах, Вокруг тебя все тот же воздух снисхождения, Смешанный с странным страхом Того, что я сам, возможно, и пользовался ими. Te Voila, mon Bourrienne, ты тоже станешь бессмертным.
II Другому. И с тобой мы тоже прощаемся, Потому что ты, видимо, так и не понял, Что твое отношение – полностью паразитическое; В наши праздники ты не вносил ни Остроумия, ни хорошего настроения, ни любезного отношения последователя.
III Но тебя, bos amic, мы оставим, Потому что перед тобой мы в долгу: Несмотря на твои явные недостатки Ты когда-то нашел скромный дешевый ресторанчик.
Давай, посочувствуем тем, кто богаче нас. Давай, мой друг, и не забывай, что у богатых есть лакеи, и нет друзей, А у нас есть друзья, и нет лакеев. Давай, посочувствуем женатым и холостым.
Неслышной поступью входит рассвет как какая-то прозрачная Павлова, И я подле своего желания. Нет лучшего в жизни ничего, Чем этот час прозрачной прохлады, час пробуждения вдвоем.
(Перевод Р. Пищалова) и ещё того же переводчика...
ВИЛЛАНЕЛЛА: ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЧАС
Я перестарался в подготовке события, Было зловеще. С аккуратностью человека средних лет Я отложил только нужные книги. Я почти закрыл страницы. Красота – это такая редкость. Так что, не многие из моего фонтана пьют. Так много бесполезного сожаленья, Так много времени растрачено впустую! И теперь я смотрю из окна на дождь, суетящиеся автобусы. “Их микрокосм потрясен” – воздух дышит сим фактом. В их части города они игрушки враждебных сил. Откуда мне знать? О, я зная достаточно. Их ждет что-то. Что ж до меня; Я перестарался в подготовке события – Красота – это такая редкость. Так что, не многие из моего фонтана пьют. Два друга: глоток леса… Друга? Станут ли люди меньше друзьями всего лишь потому, что один в конце концов нашел их? Дважды обещали прийти. “Между вечером и утром?” Красота будет пить из моего разума. Юность тем временем позабудет, моя юность простилась со мной. II (“Не молчи! Ты танцевал как деревянный? Твои работы нравились кому-то, и он был так искренен. Ты нес чепуху В первую ночь? На следующий вечер?” Но они вновь обещали: “Завтра в пять.”) III И вот уж третий день – ни от кого не слова; Молчат и он, и она, Только записка другого человека: “Дорогой Паунд, я уезжаю из Англии.”
Отправлено: 06.04.15 04:44. Заголовок: Простите, за отступл..
Простите, за отступление, вернёмся к Юлии Драбкиной... Из свежего, от 20.93.15
У А и Б был буквенный резон попрать законы - слиться в унисон, основу отобрав у алфавита. Уткнувшись носом в Божеский живот, печаль безосновательно живет, вакциной веры с юности привита. Ночная кириллическая вязь небесною тоскою налилась - пустой на лист ложиться не пристало. А утро прижимается к земной и плачет, малахольное, со мной, к оконной раме прислонясь устало. Мирись, мое отчаянье, мирись с надеждою на завтра. Притворись, что ты – она, беги напрасных знаков. Вон, облаков нестройный звукоряд (иль ангелы над городом парят?), вон, с веником хозяйственный Иаков организует веры островок - сметает мусор с лестницы в совок, чтоб нам уйти по ней куда угодно. Давай наверх, туда, где А и Б на водосточной громовой трубе гудят любовь и боль поочередно?
Отправлено: 11.04.15 11:17. Заголовок: Юлия ДРАБКИНА в Моск..
Юлия ДРАБКИНА в Москве
...Юля очень мечтала, чтобы московский снег, по которому она так скучала, изнывая от жары в Израиле, не растаял до ее приезда. Мысль, как известно, материальна, но кто же знал, что до такой степени. После того как почти вся Москва растаяла и высохла, а кое-где даже успели покрасить скамейки, разверзлись хляби небесные, и двое суток с неба сыпалось то, что метеорологи деликатно называют "осадки". Этих осадков хватило, чтобы Юлина дочь Майка научилась чистить машину от снега, играть в снежки и лепить снеговика.
В общем, приезд Юли Драбкиной в Москву напомнил мне сюжет сказки "12 месяцев", а также строчки из старой детской песенки "Всё сбывается на свете, если очень захотеть". Правда, не факт, что желания нашей южной гостьи совпали с чаяниями коренного населения. Возможно по этой причине народу на Юлином выступлении в Пушкинской библиотеке оказалось меньше, чем ожидалось. Однако тем, кто хотел, но не смог добраться до места встречи, а также тем, кто заблудился в пути или был унесен слепой стихией в неправильном направлении, не стоит заламывать руки и рвать волосы - у нас есть видеозапись Юлиного выступления. Качество, к сожалению, далеко не студийное, но имеющий глаза, уши и интерес к происходящему сможет получить некоторое представление о субботней встрече.
о встрече с А.Большаковой, А. Григоровым и И. Царевым
Из женской поэзии ко мне ещё никто так близко не подходил...
Я тебе расскажу о тебе, никому не известном доселе, о незримой своей ворожбе у твоей неспокойной постели. Я приду на четыре часа, но останусь, забуду о сроках, чтоб тебе показать небеса, не в алмазах – в кровавых потёках, чтобы, зная о смерти навзрыд, вероломно кататься от смеха, чтоб от этого всё, что болит, превращалось в скрипичное эхо. Но кому эта скрипка нужна? Недосуг горевать о великом… Но гудит под ногами страна левантийским припадочным криком. Завтра вечером в общем котле нас отварят пространству на ужин. А пока - будь со мной на земле, только мне и безвременью нужен. Видишь, видишь - из моря баркас подплывает, спасением полный? Слышишь, слышишь, как молят о нас средиземные жаркие волны? Мне недолго ступать по золе - путь проложен словами твоими, по мудрёной твоей каббале мне молчание – лучшее имя, мне от Бога достались следы, по которым до новой разлуки проведу, и надежные руки, чтоб тебя отнимать у беды.
Я болею разладом и смертью, каждый вечер в десятом часу маскарадно одетые черти пляшут медленный вальс на весу у окна, теребят занавеску - в карауле они при луне. Льются горечи, судя по всплескам, отовсюду стекаясь ко мне: из соседской нечистой квартиры, через стены, сквозь пол, с потолка, со всего несчастливого мира, что дрожит, но не рухнул пока, из домашней мучительной смуты, из торчащего в стенке гвоздя. Осознаньем последней минуты, что во мне и со мной загодя, я болею. Поёт Лорелея над течением пасмурных вод, заунывно, как будто жалея, но зовёт, неизменно зовёт. И себя не найдя на причале утешений и счастий земных, я болею тоской и печалью, и тобою как следствием их.
..........................
Остановится пульс, на мгновенье замрет посреди равнодушного города, смертью его занедужу - это ночью, встревожены, ангелы в тесной груди и бормочут, и стонут, и плачут, и рвутся наружу.
Только заперта дверь, сургуча остывает печать – опечатано сердце, и нет никого у порога. Нам всегда на своих обожженных губах ощущать привкус горечи с губ одиноко молчащего Бога.
Добывать, погружаясь до самой пустой глубины, драгоценные капли воды из сухого колодца. Нам себе не прощать, погибая от чувства вины, нам слезами отмаливать всё, что словам не дается.
И в покадровом темпе разматывать времени нить, приноравливать свой семенящий к его полушагу, чтоб украдкой себе невозможную жизнь сочинить, отобрав у судьбы до рассвета перо и бумагу.
........................................
В какую высь дороги завели насмешливому Богу на потребу - в отсутствие родной тебе земли приходится карабкаться по небу.
К полудню, раскалившись докрасна, откроет ход небесная отмычка, над головой пророчеством слышна летающих Валькирий перекличка.
Закрыв свою учетную тетрадь, туда-сюда пространство нами вертит, но безразлично нам, где умирать, и все равно, где дожидаться смерти.
Поговори в последний раз со мной на языке, понятном только в небе, о безграничной боли неземной, о дне последнем на любви и хлебе.
Смотри скорей, какой отсюда вид, уже кружат Валькирии над нами. А солнце, беспощадное, палит и выжигает небо под ногами…
.............................
Плачет время в проеме оконном, свесив ноги с обеих сторон, хоронясь от дождя под фронтоном, под церковный заутренний звон плачет голубь – гонимая птица, плачут, рухнув с небес, облака, больно им по асфальту катиться, обдирают о камни бока. Плачут тихие люди неслышно, зажимая ладонями рот, рядом с криками «Кришна я, Кришна!», городской сумасшедший ревёт. Солью капая в рваные раны развороченной ими земли, плачут кровью венозной тираны, но не кличут свои патрули. Плачут нищие, сирые дети, плачут баловни и алкаши, плачет всё, что живое на свете, в чём осталась хоть капля души. Слышишь, льется на землю бельканто? Не скупись, красотой упои. Это плачут твои музыканты, живописцы, поэты твои, по которым еще до рожденья где-то там зажигают свечу. Из глубин своего отчужденья я вопрос в поднебесье шепчу: - Чем ты сам исцеляешься, Врачу, над поверхностью боли скользя? - Я не плачу, я просто не плачу, мне, последнему, плакать нельзя.
Отправлено: 01.06.15 00:07. Заголовок: По профессии Юлия Др..
По профессии Юлия Драбкина - учитель. Из личного дневника Юли в ФБ:
В Израиле участие в добровольческих проектах является органичной частью учебного процесса в старшей и иногда средней школе. В 10-12 классах дети в течение учебного года 60 часов посвящают добровольческой деятельности. В сентябре по школам ходят представители волонтерских организаций и рассказывают старшеклассникам о том, какие проекты существуют вообще и в их городе в частности. Дети получают возможность выбрать, что и для кого они хотят делать. А дальше многие остаются на проектах и после того, как отработаны обязательные часы. Пару лет назад мы с десятиклассниками ходили в детсад для детей с ДЦП и другими болезнями ЦНС, а потом в закрытую школу для тяжелых аутистов. После этого я, не один год прошатавшаяся по отделениям детской онкологии, видевшая и болезни, и смерти, пришла домой и свалилась до вечера. А наши десятиклассники, шутя, посмеиваясь и самым обычным образом разговаривая о мелочах, пошли на два последних урока в школу. Потому что для них в том, что они видели и делали, нет ничего особенного - они выросли в знании о том, что нуждающимся в помощи надо помогать. Это для них так же просто и очевидно, как 2 х 2. Немного фото и видео того, что делали наши старшеклассники 17 марта 2013 года:
P.S. В Израиле не принято снимать лица больных детей крупным планом, момент деликатности.
Спасибо, Юля, за этот фильм, и за - другие, за проникновенные стихи, за глубину и музыку души, которая согревает и дарит надежды.
Отправлено: 01.06.15 01:10. Заголовок: Юлия Драбкина А по..
Юлия Драбкина
А полночь легла королевой, в молекулы день измолов; бытийное голое древо, покрытое инеем слов, качается в такт колыбельной, в окошко скребётся звезда, и Сам в тишине запредельной на цыпочках входит туда, где спящие тёплые дети, и ставит на каждом печать.
Садись, милосердый радетель, со мной колыбель покачать. Смотри, незакрытая дверца на маленькой детской груди - живое, дрожащее сердце… Ты только молчи, не буди.
Сопит нежнокожий младенец, а время своим чередом на матовых крыльях пядениц впускает грядущее в дом. И нет в нём ни ясного смысла, ни дна. Совершив экзерсис, судьба вверх ногами повисла, вцепившись когтями в карниз. Вот тонкое горло сосуда печалей: он будет испит. Вот чудо, конечно же, чудо. Но девочка… Девочка спит, не зная ни мрака, ни света, ни горечи будущих дней. А мама, предчувствуя это, склоненная, плачет над ней…
Интервью с Юлей Драбкиной с творческого портала "Мир Муз"
Алёна Асенчик
Нередко задумываюсь о том, как причудлива жизнь в своих нескончаемых сюжетах: с Юлией Драбкиной мы с детства жили в одном городе, закончили один и тот же факультет одного и того же университета, а познакомились… в интернете, в Живом (тогда ещё и правда очень живом) Журнале (во многом благодаря тому, что обе писали стихи и искали для общения себе подобных), и Юля в то время уже жила далеко от Гомеля, в солнечном израильском городе Петах-Тикве. Позже случилась у нас и реальная встреча, в Гомеле, надеюсь, не последняя. :) Сегодня я пригласила Юлю поговорить немного о творчестве, его истоках и перспективах. И с удовольствием хочу познакомить с её стихами тех, кто с ними пока не знаком, и подарить ещё одну встречу с ними тем, кто знает и любит её стихи.
Юля, помнишь ли ты своё первое стихотворение? В каком возрасте оно было написано? Показывала ли ты его кому-нибудь?
Помню. Это было очень плохое стихотворение про любовь, причем, даже не мою, а моей подруги, страдающей в тот момент от неразделенного чувства к мальчику из соседнего подъезда. Было нам тогда 13 лет. Этой самой подруге стихотворение и показала, больше никому.
Что обычно вдохновляет тебя на стихи?
Я просто живу. Делаю все, что делают другие люди: люблю близких и друзей, работаю, наблюдаю за своим ребенком, езжу в разные страны, когда есть возможность, хожу в пешие походы. Потом все это так или иначе превращается в слова, в том или ином виде входит в то, что я пишу. Это трансформация эмоций в буквы. И никакой логики у этого процесса, на мой взгляд, нет.
Как ты выбираешь темы для своих стихов?
Наверное, было бы здорово, если бы это можно было выбирать и вообще как-то этот процесс контролировать. Но я никогда не выбираю ни темы для стихов, ни сами стихи, ни время и место для их написания. Сначала где-то внутри появляется ритм и несколько строк, потом (если в нужный момент удается отложить все дела и удалиться от людей) от этих строк «во все стороны» разрастается текст, и чаще всего в итоге получается что-то, чего ты не предполагал вообще.
Нравится ли тебе читать свои стихи вслух?
Не могу ответить на этот вопрос правильно, поскольку никогда не думала об этом в ключе «нравится-не нравится». Скажем так: внутренней потребности выходить и читать перед кем бы то ни было то, что я пишу, у меня нет, но если изредка куда-то зовут, просят почитать, то и проблем с этим тоже нет: я с детства спокойно чувствую себя перед людьми и читаю вслух так же, как разговариваю. По крайней мере, так мне кажется.
Как ты считаешь, филологическое образование мешает или помогает тебе в написании стихов?
Чаще всего я слышу мнения, что мешает. Но в моем случае наоборот – очень помогает. Дело в том, что меня, например, окружают люди, чаще всего не имеющие никакого отношения к филологии, в большинстве технари, которые прочитали столько книг, сколько мне, выпускнице филфака, и не снилось. Поэтому мысль о том, что, не попади я на филфак, я была бы еще более необразованной, чем есть, меня пугает. А книги, чтение, отношения с литературой в целом, на мой взгляд, очень сильно влияют на то, что и как пишет человек.
Чем из своего творчества ты больше всего гордишься?
Ничем. Мне кажется, что люди, всерьез оперирующие выражениями «мое творчество», «моя лирика» и т.д., представляют, как это говорится, узко медицинский интерес. Я думаю, адекватный человек, читавший Пушкина, Пастернака, Тарковского, Бродского, не может без самоиронии относиться к тому, что пишет сам. А мне очень хочется верить, что я человек более-менее адекватный, как бы ни был размыт смысл этого определения.
Если бы «прилетел вдруг волшебник» и сказал, что он из далёкого будущего, в котором благодарные потомки издают большой сборник твоих стихов, какое бы название ты хотела видеть у этого сборника и почему?
Если бы дошло до книги, она бы называлась «Четвертая раса». В одном из своих старых текстов я так назвала эмигрантов, но по сути это словосочетание многозначно: может обозначать пишущих людей или, например, людей, пытающихся жить осознанно, может любую другую группу людей, объединенных каким-то признаком, не присущим другим или присущим им в меньшей мере.
Сейчас в сети нередко можно встретить рассуждения о том, что поэзия постепенно умирает, что в настоящее время нет таких значимых поэтов, которые существовали в прежние периоды, включая век двадцатый? Как ты относишься к подобным настроениям? Считаешь ли поэзию «умирающим видом искусства»?
Действительно, если сравнивать со второй половиной прошлого века в СССР (СНГ), поэты, даже очень хорошие, конечно, не соберут сегодня стадионов. Однако в других странах поэзия никогда и не собирала толпы, всегда была делом камерным, как для поэтов, так и для читателей. И я, честно говоря, считаю это нормальным.
И всё-таки я уточню: как ты считаешь, из современной поэтической среды могут ли выйти авторы, по силе и значимости равные, скажем Пушкину, Лермонтову, Цветаевой и другим поэтам, которых мы признаём классиками литературы? Понятное дело, что решение за потомками, но и современники нередко чувствуют друг в друге, как это лучше выразиться, "черты будущей значимости"? Не вырождается ли русская поэзия, как «пророчат» некоторые? Есть ли у неё будущее?
А Пушкина современники как раз всерьез и не воспринимали. Мне кажется, это, главным образом, все же вопрос времени. Стихи должны "отлежаться". Современники не слишком объективны: кому-то не дают быть справедливым собственные комплексы, кто-то слишком занят собой, чтобы интересоваться другими, кто-то просто не разбирается в материале, и "чертами будущей значимости" нередко наделяют тех, чьих имен потом никто не вспомнит, так что попытки поэтических прогнозов кажутся мне напрасными. Что касается вырождения поэзии, я в него не верю. Можете списать это на наивность, позорную для моих лет, но я убеждена: пока не выродился человек (ну, по крайней мере, окончательно), ему всегда будут нужны музыка, живопись, поэзия.
Кто из современных поэтов наиболее близок тебе по духу творчества?
Не уверена, что понимаю, что такое «дух творчества». Есть авторы, чьи стихи мне близки по-человечески, по каким-то внутренним ощущениям, трудно выразимым словами. Мне нравится то, что пишет Инна Ярославцева, нравится совсем молодая, но прекрасная, на мой взгляд, Маша Протасова, из более известных имен Кенжеев, Кабанов, Гандлевский, Евса, Кекова. Это сложный вопрос, потому что нет такого поэта, который нравился бы мне целиком, мне нравятся или не нравятся, близки или не близки те или иные стихи разных поэтов. Например, я не могу сказать, что люблю Бродского, но 20-30 стихотворений, которые я у него люблю, люблю очень, они мне очень, если позволительно так выразиться, близки.
За что в твоей жизни ты чувствуешь наибольшую благодарность?
Не буду оригинальной - за все то, что у меня есть. За то, что родители живы, ребенок здоров и, надеюсь, счастлив, братья не очень далеко, близкие и друзья рядом, а я сама трудоспособна и даже еще относительно молода. По-моему, уже этого предостаточно для ощущения благодарности.
***
Заморозив пространство, судьба разомкнула реле, потому ни туда, ни обратно нельзя. На стекле нечитаемый код зашифрованной радиограммы: это линию жизни зима на окно намела, это хлопьями кружится время, осколками зла залетая в открытые форточки, бьется о рамы. Через тысячу лет к обновленному руслу Невы, может быть, доберутся и Бог, и с дарами волхвы, безусловной вселенской любви воцарится господство. А пока, все надежды на то по пути разбросав, я бреду по земле, что не стала родной, как Эсав, и готова бесплатно любому отдать первородство. Пятистопным анапестом оду своей пустоты рассказав никому, над водой разбросаю листы - пустоту мою примут безропотно в чаячью стаю. Оставаясь навек у зимы в неоплатном долгу, свой нелепый сегодняшний день напишу на снегу - пусть осыплется инеем или до ночи растает. Над вечерней железной дорогой взойдут огоньки, колкий ветер взлетит, отпросясь погулять у реки, и, как мама, подует на боль, и затянется ранка. Под мотив декабря на душе затихает пурга и, как будто поджав ледяные свои берега, под хрустящей серебряной корочкой дремлет Фонтанка.
***
Подставляя усталость ночному снежку, я упрямо стою, запрокинув башку - помолчу, тишины не нарушу. А вверху благодать, а вверху – образа, не стесняйся же, Бог, покажи мне глаза, я хочу заглянуть тебе в душу. Поднебесье царапает лунный рожок, близорукий фонарщик в нем дырку прожег - проливается светом буланым. В онемевшем затылке стучит кровоток, я прошу, умоляю – последний глоток подари неземного тепла нам. Говоришь говорить на твоем языке? Только буквы иные сжимаю в руке, те горячим воробышком бьются, нелегко им, пернатым - куда ни причаль, на затёкшие крылья стекает печаль. С предрассветного хрупкого блюдца разлетелись от ветра осколки надежд, чтоб коснуться давно не смыкаемых вежд, и от счастья дыхание спёрло. Но закончилось время смотреть в никуда, и, с небес в темноту отделившись, звезда мне углом протаранила горло.
***
Я был в аду. Хочу тебе сказать, что там гораздо менее ужасно, чем мы привыкли в целом представлять. Порядок там, чертей ленивых рать там не следит за духом человечьим, поскольку не дают за труд напрасный зарплату им. У каждого тетрадь, но нет чернил, и высказаться нечем, да и не рвутся тамошние вслух свои печали поверять кому-то. В невидимых застенках института там лекции читает доктор Дух. Напевно и загадочно звучит язык потустороннего замеса - по-русски, вроде, но не разберешь. Профессор, говорлив и нарочит, глядит в пространство, пьет холодный кофе: всё повторяет: «Правда жизни - пьеса плохая». На вопрос «А что есть ложь?» клянется, что не слышал о Голгофе. Я думаю, не врет: своих голгоф немерено вне стен Ерусалима у каждого, кто в маске пилигрима спустился в личный ад. Из обшлагов профессора сливается вина всеобщего и частного значенья. Довольный, он с виной свободу льет, но слушатели закрывают рот: им никому такая не нужна, там сыты все свободой пресыщенья. А хочешь, мы пойдем туда вдвоем? Там обещают правильное слово за каждый полный день на самом дне. Сходи со мной за жизни окоём, поверь, что наяву, а не во сне я был в аду. И собираюсь снова: там скоро будет снег, сказали мне.
***
Прожигающий землю насквозь, неуёмный и ловкий, бьётся солнечный свет с темнотой у заката в горсти. Я к тебе доберусь по лучу босиком, без страховки, если лето продлится и нас, непутёвых, простит. Будет рваное время латать беспорядочный ветер, на подсохшие раны листвы разливающий йод. Я дойду до тебя, если ты существуешь на свете, если осень, проснувшись, печали в янтарь закуёт. А когда, поседев и душою устав, эстафету, шевелюры дерев отряхая, вручит декабрю, я, преданью назло, до тебя доплыву через Лету - пропусти же, зима, отпусти, я тебе говорю... Засмеётся Иосиф, помашет Борису и Глебу, и, взирая на них, разгоняя в пути вороньё, я к тебе прилечу на дельфине по горному небу, если будет весна, если сбудется небо моё. Отпускаю судьбу, как живого воздушного змея, надрезает запястье, предельно натянута, нить. Я люблю тебя так, как считала всегда – не умею. Я люблю тебя так, как не знала, что можно любить.
***
Просыпаюсь от запаха снега в путах осени, в липком поту, одиноческий холод ночлега пробуравил насквозь духоту. Так, небрежно, бесстрастен, бесплотен, свой безграмотно пишет диктант репортер дождевых подворотен, желтоглазой тоски адьютант. Это музыка, это реприза, это старой любви сухогруз, это клапан от сердца отгрызан, как от хлеба горячего кус. Незаметно готовится к бою новобранцев кленовых редут. Хочешь, горы придут за тобою и в конечную даль уведут? Посмотри, мельтешит на заборе дактилических знаков толпа, прочитай: «Так всевидяще горе, как случайная радость слепа». Этой осенью пиковой масти я навстречу иду к сентябрю, молчалив, к языку непричастен, только кажется, что говорю. С облаков опускаются сходни, и такая скулит тишина, будто жизнь – это только сегодня, будто краткая, будто одна.
Отправлено: 16.07.15 12:17. Заголовок: У стихов Юлии Драбки..
У стихов Юлии Драбкиной длинное дыхание
Совершенно не случайно в перечне предложенных другом для прочтения чудесных авторов-поэтов вспыхнула яркая и мудрая поэзия и личность Юлии Драбкиной. Её стихи для меня оказались откровением. Редкий ключ к душам подобрала поэтесса своей широтой души и мудростью, своими ёмкими образами. В первое время читать её стихи мне было очень больно, как кожу снимала, как бывает запредельно сложно вынести первые и неожиданные чувства - перехватывало гортань, наворачивались слёзы, учащалось дыхание и наступала какая-то пьянящая абстракция в душе, как бывает во время медитаций или в моменты полусна и яви... Следующая стадия после прочтения - хотелось схватить стихи и бегать по всем друзьям и знакомым - ценителям поэзии, и кричать: Посмотрите, вот Она - Юлия Драбкина, КАК ПИШЕТ!!! Читайте!! Смотрите! НАША! Родилась в Гомеле, уехала - жаль! Но она ЕСТЬ!!! Молода. Необыкновенно чувственна, широка сердцем и природной мудростью... На порыве разослала своим друзьям, поэтам и филологам, ссылки и стихи, чтобы как можно больше людей могли разделить моё открытие. Создала именную поэтическую страницу на форуме. http://sebezh.myqip.ru/?1-11-0-00000022-000-0-0-1452150602 Но любителей и ценителей хорошей поэзии на местечковом провинциальном ресурсе негусто, и моё умиление разделили немногие. Впрочем, это не показатель уровня творчества Юлии Драбкиной. На всю хорошую и сложную поэзию, выкладываемую на форуме, реагировали весьма скупо - народ наш, к сожалению, не научен щедро и искренне хоть чем-то восхищаться, любить и открываться. Это больше говорит о менталитете и зажатости российского провинциального люда, нежели о мастерстве художников и литераторов.
Дала своим эмоциям немного осесть, и снова вернулась к человеческому образу и стихам поэта, и говорить сейчас хочу только об этом необычном явлении - чистой и светлой, глубокой поэзии Юли Драбкиной.
Ю.Драбкина пишет:
цитата:
А полночь легла королевой, в молекулы день измолов; бытийное голое древо, покрытое инеем слов, качается в такт колыбельной, в окошко скребётся звезда, и Сам в тишине запредельной на цыпочках входит туда, где спящие тёплые дети, и ставит на каждом печать.
Каждый, мало-мальски думающий поэтически, не станет по строчкам разбирать это целостное и тонкое, непрерывное состояние, детализировать объёмный образ, как невозможно разделить человека на руки, ноги, голову….))) Можно только чувствами проникать в текст, растворяться сердцем, наполняться теплом и нежностью всеобъемлющей любви к жизни, к детям, к миру, к творчеству. Завораживающая, тонкая вязь даже не слов Юли, а лёгкого касания их значений, как на цыпочках, скользит по душам и тихонько заглядывает в детскую, мягко укрывая едва ощутимой простынкой, боясь нарушить эту гармонию момента... И вот такие эксклюзивные сочетания и угадывания разлиты во всех её стихах, что порождает неукротимые всплески эмоций, восторг и боль от попадания в самую точку, центр человеческих переживаний… Надеюсь, не только моих.
Юля пишет:
цитата:
чтобы, зная о смерти навзрыд, вероломно кататься от смеха, чтоб от этого всё, что болит, превращалось в скрипичное эхо.
Такое может написать тот, кто страстен, способен сильно любить, до безумия, до верхнего предела, за которым - НИЧТО (смерти нет), но выйти из тела хочется, …. и сил нет, лишь немая и бесконечная истерика, разрывающая душу на части, вот-вот ещё мгновение, и сердце остановится, ...а оно бьётся, бьётся и бьётся комком у самого горла, сходя на немой вопль и разлетаясь во Вселенной...и МУЗЫКА...- безбрежная музыка образов, мыслей, чувств и полёта.
Юля Драбкина пишет:
цитата:
Я болею разладом и смертью, каждый вечер в десятом часу маскарадно одетые черти пляшут медленный вальс на весу у окна, теребят занавеску - в карауле они при луне. Льются горечи, судя по всплескам, отовсюду стекаясь ко мне: из соседской нечистой квартиры, через стены, сквозь пол, с потолка, со всего несчастливого мира, что дрожит, но не рухнул пока, из домашней мучительной смуты, из торчащего в стенке гвоздя. Осознаньем последней минуты, что во мне и со мной загодя, я болею. Поёт Лорелея над течением пасмурных вод, заунывно, как будто жалея, но зовёт, неизменно зовёт. И себя не найдя на причале утешений и счастий земных, я болею тоской и печалью, и тобою как следствием их.
Вот она, извечная маета первозданной женщины со всей её глубиной и широтой будущего настоящего и прошлого... И не где-нибудь в эфемерном воображении, а тут, на кухне, в ввечеру - прошлое-настоящее-будущее всего человечества - праматери, прародительницы всего живого Евы... Читая Юлины стихи, мне порой кажется, что она сама не до конца доосознаёт ту широту ощущений, к которой подталкивают, которую порождают и создают её образы... В поэзии Драбкиной расширение до безграниц, где каждый может найти свой земной и неземной срез ощущений или толчек для поиска собственной стихии. В стихах Юли просторно чувствам и мыслям, свобода собственному воображению и полёту ощущений каждого, как в талантливой симфонической музыке... Одновременно она напоминает, что в этом воплощении - всё конечно и скоротечно, зыбко и ранимо, имеет стены, и спеши жить, пока есть её источник, пока солнце (или чьи-то безумные страсти) не выжгли то, что интересно и дорого... Всё лучшее - в каждое мгновение, как в первый и в последний раз.
Юля пишет:
цитата:
Поговори в последний раз со мной на языке, понятном только в небе, о безграничной боли неземной, о дне последнем на любви и хлебе.
…Читайте стихи Юлии Драбкийной и проникайтесь тайной и неповторимостью бытия, будите своё воображение, взращивайте уникальную человеческую суть.
Отправлено: 16.07.15 17:08. Заголовок: Да, Юля - замечател..
Да, Юля - замечательный, чрезвычайно интересный, самобытный Поэт! Возможно, Вам в силу каких-то особенностей Вашей натуры, Вашей биографии, Вашего жизненного опыта ее творчество оказалось особенно близким. И, возможно, подобный резонанс не случился у других Ваших форумчан... Не думаю, чтобы здесь причина крылась только в "провинциальности". Часто ведь еще бывает так, что просто как бы оставляешь для себя закладочку напотом: еще вернусь, еще почитаю, еще осмыслю... Таких вот закладочек напотом подчас получается больше, чем можешь перечесть и переосмыслить на самом деле. Ничего, тем не менее на форуме стихи Юли уже есть, и они не остались незамеченными. Просто, как ип у Вас написано, читать их один раз в большинстве случаев не бывает достаточно. Поэзия, музыка, изобразительное творчество, - все это не для одноразового знакомства, когда сталкиваешься с тем, что создано настоящим творцом. Это ведь знакомо и Вам по творчеству Геннадия Кононова...
Лично мне же важно, что есть в интернете целая плеяда авторов сегодняшнего времени, каждый из которых ярок, самобытен и, вероятно наиболее точное слово - мудр. И что предстоит еще много встечь с их творчеством. И много новых открытий.
Отправлено: 17.07.15 18:02. Заголовок: Ятвяг, а взгляните, ..
Ятвяг, а взгляните, какой роскошный отзыв "нарыла" сегодня о поэзии Юли в и-нете... (отзыв двухгодовалой давности). Не знаю кто автор, ник apple_mind мне ничего не говорит, но под каждой фразой подписываюсь, и подборка стихов Юли тут умопомрачительная...
Странно, как могут так совпадать ощущения совсем разных и незнакомых людей....))
Эпиграфом можно взять эту фразу:
Экзистенциальность её стихов отражает время - и нынешнего героя Времени. Нашей жизни.
apple_mind
Юля Драбкина (http://drabkina.livejournal.com/profile) - один из любимых моих современных поэтов. Я хотел бы познакомить тех моих друзей , кто любит поэзию, и кто еще не знает этого замечательного стихотворца, с её подборкой. Когда-то я писал о Юле так: "Поэт Юлия Драбкина - одно из самых многообещающих новых имен в современной русской поэзии. В её стихах присутствует все, что необходимо значительному поэту. Это прежде всего тот особый синтаксис, называемый магией, волшебством, тайной поэзии. Непрерывная ткань текста, композиционная безупречность, высокая плотность удачных метафор, образов , парадоксов . Экзистенциальность её стихов отражает время - и нынешнего героя Времени. Нашей жизни. Поэту удается превратить частную человеческую жизнь в мощный поэтический сплав. Драбкиной удается замечать почти неизмеримое практически. Ей удается подмечать и показывать то, что открыто лишь внутреннему взору. В стихах ЮД нет иллюзий, что важно. Это трезвый, но и одновременно сверхреалистический взгляд на мир. Такой взгляд может узреть тайны времени, тайны человеческой души - но и различить самые простые штрихи земного бытия. Стихи Юли - это не только чувства, но и опыт. Опыт души и памяти. Эти стихи - во плоти. Они - кровь, жест. И неотделимы от автора. "
**** Смотреть вперед, туда, где за поля строка уводит, где твоя земля, и родина, и дом, и пятый угол - вдали надежным выглядит редут. Но там, за ним, окажется, не ждут, для встречи нарядив отборных пугал, окажется, твой крестный путь суров, как вид хрущевских питерских дворов, в мозгу запечатляемых без вспышки. Все громче и страшней кандальный звон, такая гарь и смрад со всех сторон, как будто жгут над городом покрышки. Но в этом шуме, в сполохах огней не только боль, но музыка слышней, и звук ее слагает бесконечность, где Бог переворачивает лист, и, шею напружинив, пианист, заглядывая в ноты, видит вечность. Идти на звук, туда, где за чертой захочется остаться на постой, где соберут юродивых на вече, где утренний подъем поет щегол, где жить – самодостаточный глагол, без всяких отягчающих наречий.
**** Загляни между строчек в мои письмена и, быть может, увидишь, как трудно весна сквозь печаль пробивает дорогу. Там, в условиях вечной душевной пурги мне такая судьба - начищать сапоги по пустыне идущему Богу.
Там, свернувшись на груде вонючих вещей, спит в обнимку с котом бомжеватый кощей, беззащитные тонкие ноги… Очутившийся в плотном базарном кольце, с выражением счастья на пьяном лице что-то дикое пляшет убогий.
Там на странном наречии реки шумят. Там ничейная девочка - задник замят восхитительно розовой пяткой, но пространство на время легло набекрень, и - пока незнакомая - взрослая тень провожает девчонку украдкой.
Там колеблется стрелка: пора – не пора… Там следы после нас подметают ветра, погоняемы строгим Эолом. Там, прикрывшись на миг занавескою век, в человеке себя узнаёт человек – в уязвимом, израненном, голом.
Там беззвучно мои существуют слова, о которых не знают ни Бог, ни молва, ни болтливое племя сорочье. Загляни между делом в мои письмена и увидишь, как бьется живая весна в не написанном мной междустрочье.
***** Я пишу тебе длинной строкой, невзирая на то, что такую манеру писать нарекли моветоном. Наблюдаю январь под опасным для жизни уклоном и пишу, высыпая густые слова в решето уходящего времени. В этом, на крохи дробленом и просеянном до золотого песка письмеце в каждой строчке присутствует буква твоя болевая, на обочинах трасс, площадях, остановках трамвая я пишу по ночам тебе, точку не ставя в конце - у порочного круга, похоже, конца не бывает. Я пишу во вчера, где июльские ночи длинней, где касание горсти мурашек всыпает за ворот, где горячий удушливый воздух желанием вспорот, в это дикое лето, в пространство чужих простыней, укрывавшее нас, в истомленный испариной город. Я пишу в никуда от лица своего двойника, в то прошедшее время, где плавятся медные трубы, где внезапно врывается кто-то, жестокий и грубый, и у края запекшихся губ проползает тоска предстоящих разлук, заставляя подрагивать губы, где усилием воли, продавшись одной из неволь, каждый раз поутру возвращался к семейному дому. Я когда-нибудь, черной гордыни ослабив контроль, непременно озвучу свою долгострочную боль, но потом, не в глаза, не тебе, не сейчас, не живому…
**** И наступит зима, и отмоется въевшийся грим, в загустевшую кровь подмешают печали и лени, прислонится к стене ошалевший Иерусалим, будет молча стоять, как старик, потирая колени.
Ангел города будет над пробкой на трассе кружить в неустанных попытках помочь своему поголовью. Где когда-то был храм, невесомо одни витражи проплывают по воздуху, свет преломляя любовью.
Мы приедем сюда и поселимся в смежных углах, от всего человечества общую сторону пряча, в наших душах не будет покоя, как в наших телах, нас прикроет холодная ночь, усмехаясь незряче.
А потом унесемся в коротком неправедном сне на двоих в параллельные этой реальности дали, где февраль - в продолжение жизни - ложится к весне, где счастливых таких, кроме нас, до сих пор не видали,
где чистейшие звуки, как звезды, на землю сошли и, готовы сложиться в слова, мельтешат у порога, где рассеянный Бог сочиняет поэтов земли, тех, которые раньше для неба придумали Бога.
****** Вижу, солнца горящая кромка поджигает ночную вуаль, слышу, голосом Гердта негромко говорит темноглазая даль. Никого за душой не имею, потому и шепчу на бегу, что, наверно, останусь ничьею и потом, на другом берегу - это часть неоплаченной дани, непосильный оброк одного. У истории нет оправданий для тобой не содеянного, лучше так, задыхаясь от пыли, под прицелом, с гранатой в груди, сзади те, что тебя разлюбили, кто полюбит еще - впереди. Между теми и этими гордо ты проходишь по краю земли, за тобой многозвучным аккордом раздается нестройное «Пли!». Кружат, крылья ломая, химеры, но меж ними - затерянный Бог. Дай мне, Господи, капельку веры, чтоб земля не ушла из-под ног, чтоб утрату души до предела предварило скончание дней, и хороших стихов, чтоб болело, чтоб живое болело сильней…
*****
Проснуться утром, глаз не открывая… Вокруг температура нулевая, и значит, ставки – только на зеро. Угрюмо ветер разрыхляет небо, и пусть не снег, хотя бы запах снега врывается в горячее нутро.
Атланты, на погоду невзирая, изящно крыши зданий подпирая, стоят. Такая красота везде, что сердце закипает, как в реторте. Старик Декабрь борозды не портит, и все идут по этой борозде.
На площади в толпе мелькает Санта с лицом юнца и с прытью коммерсанта прохожим предлагает ерунду. И каждый раз, как падает монетка, он, Санта, Рождества марионетка, задорно Jingle Bells дудит в дуду.
В подъезде у нечистой батареи залетный Эрос молча руки греет, свой лук на время в стороне сложив. Он постарел – вся голова седая, но держится, логично рассуждая, что раз замерз, по крайней мере жив.
Чихает дух Европы, он простужен, но и таким сегодня очень нужен, как человеку - верные слова. А человек (эх, жаль, что он не птица) вдохнув поглубже, в самолет садится, домой, поближе к месту рождества…
**** Мы сбежали в сентябрь, в расписание ночи без сна, наши легкие души знобит, нам близка тишина, что, взлетев от горячей земли, над водою повисла. Ни намека на черные пятна в душе и в дали, и такая судьба, что, на сколько ее ни дели, все равно никогда не получатся целые числа.
Мы положим две жизни в общак и не будем делить, между нами невидимым богом натянута нить. «Ты моя, - говоришь, - навсегда и жена, и невеста» И целуешь до боли, до странных бессмысленных слез, до нехватки дыханья, до спутанных мокрых волос; и на этой планете мы заняли лучшее место.
Мы лежим в темноте над рекой, нас не видно нигде, наши звезды, упав, растекаются в сонной воде, наше время забросило якорь в прибрежную тину, и сочится тепло через карстовый тонкий разлом, и сплетаются наши вселенные мертвым узлом, и неоновый отблеск луны обрамляет картину.
Мы болтаем о том, что полгода всего до весны, что отсюда начало возьмем, что преступно юны, что у нас на сегодняшний день ни копейки, ни крова. По воде на безвёсельной лодке надежда плывет... «Через год, - говоришь, - ты мне сына родишь». Через год мы погибнем в Освенциме. Осенью 42-го.
******
Выйдешь засветло заспанным школьником и прищурясь вокруг поглядишь: чужеродным ритмическим дольником шепелявит шафранная тишь, словно песню весны лебединую, а хамсин - всё ему трын-трава - шерудит за твоею грудиною, до локтя закатав рукава. Убедится, что всё разворочено, и уходит, оставив рваньё - бурой струйкой течёт на обочину неприглядное сердце твоё и душа, а за ними обоими выпадают куски естества: детский мир с голубыми обоями, опустевшие разом слова, промокашки, картонные домики, заграничный капрон, барбарис, хрестоматий затёртые томики со знакомым клеймом «Учпедгиз», вот и память, блестит стеклотарою, вот и всё, что болело внутри, вот и мамины бусы янтарные - ничего не осталось, смотри, как земля превращается в плоскую… И внезапна усмешка у рта: значит, вот ты какая - неброская, неказистая ты, пустота…
Если кто-то потребует алиби: утром, в пятницы первую треть нету улицы, лучшей, чем Алленби, чтоб спокойно в толпе умереть от бездушия и бессердечия. Тут один неслучайный портной, напевая на странном наречии, охраняет порядок земной, всё качается он да сутулится… Будешь здесь проходить - замолчи и услышишь, как тихо над улицей поминальную «Зингер» стучит.
А было так: разверстые страницы, надежды, чувства – всё в чистовике, и дети, окрыленные, как птицы, на птичьем токовали языке. Любовью заполняя средостенье, в нутро втекала каждая весна, неясная печаль растущей тенью на мамин тонкий профиль у окна ложилась. Время слизывает пену мечтаний, как с варенья оголец, и тело прирастает постепенно, как дерево, количеством колец. Душа во тьму заглядывает чаще, отчаянней не хочется домой, где зеркало испуганно таращит глаза и повторяет: «Боже мой...» А этот Боже в колыбели ночи тихонечко смеется - тем и жив, и что-то непонятное бормочет, по-детски губы уточкой сложив. На лавочке у старого колодца присяду, где воркуют старики, и дочь придет, тихонечко коснется моей сухой морщинистой руки. И в тот последний день на этом свете стихи мои сойдутся в звукоряд, и птицы, просветленные, как дети, на детском языке заговорят.
Там, где край очевиден и зыбок, где последние звезды горят, картотеку грехов и ошибок составляют, как буковки в ряд. Предсказания черным на белом ни прочесть, ни понять не могу. Небо, выставив свой парабеллум, припечатало нас на снегу. Шепчет голос, печальный и вещий: здесь кончается старый маршрут. Наши лишние личные вещи лучшей жизнью без нас заживут. Одиноко молчит табакерка, поперхнувшись сухим табаком. Что скрипишь, вникудашняя дверка? Мне твой старческий скрип незнаком. У крыльца недоступного рая то ль в безумии, то ль в забытьи ждем чего-то, смешно простирая неумелые руки свои. Задыхается время в корсете - не заметил никто и не спас. Это наши подросшие дети не прощаясь проходят сквозь нас...
К асфальту прибивая всякий хлам, идет декабрь с дождем напополам, тепличные задраивают окна. А я себе плыву по декабрю, тихонько с Тель-Авивом говорю, и города намокшие волокна из мусора, отходов и листвы под каблуками хлюпают. Волхвы бредут вразброд походкою хромою. Ползет, ища хоть где-нибудь тепла, старьевщик под горою барахла, планету подметая бахромою. Витрины, обрядившись мишурой, притягивают пешеходов рой. Озябший, хоронясь от непогоды, кудрявенький восточный ангелок заскакивает в русский уголок, где огоньков мелькают хороводы. Ах, Санта-Санта, как ты тут нелеп, ты заблудился или нет – ослеп, что делаешь ты в нашем захолустье? Как ты попал в не детское кино? Тебе уже наверно все равно, куда бежать от старости и грусти. Переезжай-ка к нам на обогрев. Верхушки мандариновых дерев тут светятся от елочной гирлянды. А хочешь, оставайся у меня, вот елочка, вот угольки огня, садись, располагайся и командуй. Пусть будет легок день и ночь щедра, как в детстве новогоднем - до утра растопит даже самые глубины и вызволит мне сердце изнутри, как, помнишь, из-под снега снегири выклевывали ягодки рябины...
Отправлено: 07.01.16 10:10. Заголовок: А вот и Рождественск..
А вот и Рождественское откровение... Ранее я не слышала, как сама Юлия Драбкина поёт , и вот - о чудо! У неё не только образность зашкаливает, но совершенно ангельский, херувимский голос и слух... "Приют", "Дочери" (музыка - Любовь Мелихова, слова - Юлия Драбкина)
У каждого человека должно быть два кармана для того, чтобы он мог достать из одного или из другого то, в чем в настоящий момент больше нуждается. В правом кармане должны быть слова: "Для меня создан мир", а в левом: "Я прах и пепел". («Десять ступеней. Хасидские притчи, собранные и изданные Мартином Бубером. Пер. с англ. М.Гринберга. «Гешарим», Иерусалим, 5759 г., Москва, 1998 г.) Не знаю, при каких обстоятельствах дошли до этой мысли хасиды, а мне она всегда приходит в голову где-нибудь в пустыне или на вершине холма... ..............................................................................................
Юлия Драбкина 19 ноября 2015 г. · Мне нечего дать тебе, кроме заношенных старых вещей, скопившихся в карточном доме, где я, одинокий Кощей, хозяин полночного бденья, властитель любви к миражу, незримые эти владенья дозором своим обхожу. Мне нечего дать тебе, кроме просроченных выцветших дат, в дверном шелестящих проеме, звонков, где молчит адресат, печали чернеющих окон, стенания труб жестяных, разорванных нервных волокон, вплетенных в горячечный стих. Мне нечего дать тебе, видишь: наткнувшись на край бытия, судьба переходит на идиш, как старая бабка моя, дрожит, словно пес у порога, привычный людским холодам, ты только ребенка не трогай, его не отдам, не отдам. Мне нечего дать тебе, нечем платить по кредитам твоим, дохни на меня человечьим, давай до утра постоим, посмотрим, как небо свершает извечный обряд над людьми. А жизнь, оказалось, большая... Вот, память осталась – возьми, там щелкают дедовы счеты в прощальной агонии дня. Безумие, что же еще ты пытаешься взять у меня?
Юлия Драбкина 25 января 2016г.
Разошедшийся, как наркоман на игле, по измученной жаром и жаждой земле лупит ливень, старается с пользою. И не видит никто, как во тьме голубой, оставляя кровавый потек за собой, на коленях по городу ползаю. А вокруг сумасшедшие, целая рать, все убогие ходят сюда умирать - подходящее место, отхожее. Голося одинокую жизнь назубок, секунданты мурлычат и тычутся в бок, пролагая собой бездорожие. Подпирающий море, закутанный в плед оборванец, с глазами безумными дед теребит отсыревшую бороду. Не пугайся, растерянный ангел зимы, это дикие, голые, новые мы растекаемся грязью по городу. Это те, что познали любовь и тепло до того, как сгорело, смело, унесло, заглотило воронкою карстовой. Это мы, у которых вот эта зола неуклюжей, нелепой, но жизнью была - благодарствую, Бог, благодарствую. Ну, давай, победившее время, спляши свой непарный квикстеп на поминках души перед нашей последней разлукою, а потом под небес оглушающий лай разойдемся на десять шагов и стреляй, я-то с детства была близорукою...
По настроению это очень близко Геннадию Кононову...
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 20
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Отправлено: 16.07.15 12:17. Заголовок: У стихов Юлии Драбки..
https://soundcloud.com/mikhail-nesterov-2/09-06-2015a 
https://www.realmusic.ru/songs/1094965 
Да, конечно - это была шутка. Просто, перечисленная в том обмене литература вся требует непримитивного мышления и нестандартного индивидуального осмысления, я бы ещё туда добавила "Тропик Рака" Миллера - если не довелось ранее прочесть... 
По определению Паунда, это "... неприличная книжка, 
- участник сейчас на форуме